София. В поисках мудрости и любви

В необъятной пустоте действительно никого не было. Никого, кроме его самого! Никакого Калиманаса он здесь не видел. Поэтому разум начинали посещать очень странные мысли. Вероятно, ореол света, исходивший от его сознания, и был той сущностью, которую следовало уничтожить, растворить в черноте. Для чего еще он мог сюда ворваться? Как можно разыскать то, чего нет? Он стал сомневаться во всем. Мысли его постепенно начинали запутываться в этой непроницаемой темноте.

Темнота… он никогда не боялся ее, разве только в детстве. Да, только в детстве, когда в ней могли двигаться чудища, которых никто больше не видел. Дети помнили эту темноту лучше взрослых. Вовсе не чудища пугали их, а необъяснимая способность сознания порождать и оживлять этих чудовищ. Вот что было страшно, и теперь он вновь испытал это чувство. Он потерялся в этой бесконечной темноте, и никогда бы не сумел найти из нее выход.

Одиночество… раньше оно ему не мешало, наоборот, всегда помогало сосредоточиться. Но здесь — здесь все было не так… кто знает, а может, все так и должно быть на самом деле? Может быть, эта необъятная пустота и была той самой высшей, неуничтожимой реальностью, в которой можно обрести вечную свободу? Мудрость, покой, величие. Бессмертие…

Он вдруг осознал темное учение Свабуджи изнутри, почувствовал потустороннюю реальность этой бездонной пустоты. Бесконечная Свобода Вселенной была так близка — ему оставалось лишь в ней раствориться. Так значит, Свабуджа Вишвана и была всей этой огромной пустотой, внутри которой он сейчас находился. Она пребывала вокруг него, она окружала его всюду! Разумеется, он бы никогда не нашел в ней Калиманаса. Если бы некое демоническое существо обитало где-то здесь, внутри пустоты, пустота не была бы пустой. Зато вся эта бесконечная пустота могла обитать внутри Калиманаса, она являлась его внутренней сущностью!

Невероятно, но ягуар провел великое множество кальп внутри метафизического тела Калиманаса — в пустотности его чрева, не имеющего никаких размеров, доступных для сравнения. Ибо даже бесконечная вселенная без остатка растворилась бы здесь — настолько велик и необъятен был Калиманас.

Догадавшись об этой хитрости, Пурусинх принял позу лотоса, отчего исходящие от него лучи обрели очертания сверкающих алмазных граней исчезающее малых размеров, и приступил к медитации на поверхность пустого пространства. Точнее, на слово «тала-шуньята-прастара

», прозвучавшее у него в голове несколько раз. Поскольку ноль в нулевой степени давал единицу, поверхность пустоты должна была иметь конечные координаты. Ее можно было нащупать изнутри сиддхическими лучами.

Затем ему предстояло правильно угадать образ, который скрывался снаружи бесконечного пустого множества. Только так Калиманас мог предстать перед ним в своем подлинном ментальном облике. Но задача эта оказалась не так проста, как можно заключить из краткого описания. Трудность заключалась не только в том, что некую чрезвычайно подвижную поверхность требовалось нащупать сиддхическими лучами изнутри, и не в том, что из бесчисленного множества вариантов требовалось выбрать всего один единственный образ, подходящий под параметры поверхности. Основная сложность состояла в том, что сразу, как только что-то начинало получаться, обязательно возникала область, где все лучи исчезали. То есть с одной стороны у пустой формы, действительно, имелись некие конечные координаты, с другой стороны — даже поверхность этой пустотности уходила куда-то в бесконечность. Все было плохо, очень плохо.

Если считать, что догадка о местопребывании Калиманаса пришла к Пурусинху довольно быстро, заняв многие-многие кальпы, то описать действительное время, затраченное его сознанием на исследование задачи по вычислению поверхности пустоты, было невозможно — такого слова не существовало ни в одном языке. Все равно что пытаться вычислять скрытые периоды трансцендентального числа.

Такой поток времени больше всего походил на поток не-времени, и чтобы находиться в нем, сохраняя сознание, требовались определенные ментальные усилия. Иногда медитация на форму пустоты приносила сплошные разочарования, иногда — доставляла непрерывное наслаждение, а иногда заставляла тосковать по жизни смертных существ, ибо даже самая обычная короткая жизнь джива-саттв начинала казаться в метафизической пустоте «тала-шуньята» необычайно разнообразной и притягательной.