Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше

Однако все произошло совсем по-другому. Он пишет об этом событии, что прочтение моего письма по возвращении с Филиппин опустошило его. Он не понимал. Ведь я все еще любила его, каждое слово в моем письме передавало мои чувства. Как я могла подвести черту под нашей историей, такой красивой, такой чистой. Он изводил меня телефонными звонками, письмами, снова подстерегал на улице. Мое решение порвать с ним его возмутило. Он же любил только меня. Других девушек для него не существовало. Клялся, что на Филиппинах вел себя безупречно целомудренно. Но это было уже не важно. Мне было плевать на его выкрутасы. Я стремилась к своему искуплению, а не к его.

Когда я сообщила матери, что порвала с Г., она сначала потеряла дар речи, а потом, грустно взглянув на меня, произнесла: «Бедняжка, ты уверена? Он обожает тебя!»

V. Отпечаток

Любопытно, что первая любовь, ослабив сопротивляемость нашего сердца, прокладывает нам дорогу к другим увлечениям, но не снабжает нас хотя бы, приняв в расчет сходство симптомов и тяжелых переживаний, средством для того, чтобы от них излечиться.

Марсель Пруст, Пленница

Вконец утомившись, Г. прекратил преследовать меня письмами, перестал звонить моей матери, которую до сих пор день и ночь умолял помешать мне сжечь все мосты между нами.

Его место в моей жизни занял Юрий. Он дал мне сил порвать с Г. и противостоять его яростным попыткам заставить меня передумать. Мне исполнилось шестнадцать, и я уже перебралась к Юрию, который все еще жил с мамой в скромной квартирке. Моя мать этому не противилась. У нас с ней были довольно напряженные отношения. Я часто упрекала ее в том, что она недостаточно защищала меня. Она отвечала, что моя обида несправедлива, она всего лишь уважала мой выбор и позволила мне жить своей жизнью так, как я считала нужным.

– С ним спала ты, а извиняться должна я? – сказала она мне однажды.

– А то, что я практически не училась, несколько раз чудом избежала отчисления из коллежа – это тебя не насторожило? Ты могла бы заметить, что не все так гладко в этом лучшем из миров, а?

Но диалог был невозможен. По ее логике, она приняла наши отношения с Г. только потому, что считала меня достаточно взрослой для этого. Соответственно, только я сама и несла ответственность за свой выбор.

Отныне единственным моим желанием было вернуться к нормальной жизни, жизни подростка моих лет, не выделяться, быть как все. Теперь все должно было быть гораздо проще. Я уже перешла в лицей. Вернулась к занятиям, не обращала внимания на косые взгляды некоторых учеников, плевала на слухи, ходившие среди учителей: «Глянь-ка, вон девушка вошла. Кажется, это ее Г. М. встречал каждый день у выхода из корпуса, это мне коллеги Превера сказали… Представляешь, и родители это позволили!» Однажды я пила кофе у стойки кафе, где ученики коротали время между уроками. Ко мне присоединился один из учителей. Он сказал, что в учительской только об мне и говорят. «Это ты была девушкой Г. М.? Я прочитал все его книги. Я его поклонник».

Как было бы здорово ответить ему: «Да что вы? Значит, вы грязный извращенец…» Но нет, теперь мне следовало быть более осторожной. Я вежливо улыбнулась, расплатилась и ушла, постаравшись забыть о его похотливом взгляде на моей груди.

Снова стать непорочной не так-то просто.

В другой раз в переулке недалеко от лицея меня остановил некий субъект. Он знал мое имя. Сказал, что пару месяцев назад частенько встречал меня с Г. в этом районе. Вылил на меня ушат непристойностей, нафантазировал кучу подробностей о том, что я должна уметь делать в постели благодаря Г. Настоящая героиня маркиза де Сада!

Ничто так не возбуждает престарелых господ, как мысль о распущенной юной деве.

Пришлось спасаться бегством, и в класс я зашла заплаканной.

Юрий делал все, что было в его силах, чтобы развеять мои приступы грусти, которые уже начали его тяготить, более того, он считал их безосновательными. «Но посмотри наконец вокруг. Ты молода, вся жизнь впереди. Улыбнись!» На самом же деле я была не более чем комком ярости, хоть и делала вид, что все в порядке, вводя всех в заблуждение. Эту злость я старалась подавить, скрывала ее, направляя на саму себя. Это я виновна. Конченый человек, шлюха, потаскуха, сообщница педофила. Влюбленная девчонка, чьи письма способствовали отправлению в Манилу чартерных рейсов с мастурбирующими на фотографии бойскаутов ублюдками на борту. И когда скрывать весь этот ужас уже не было сил, я погружалась в депрессивное состояние с единственным желанием исчезнуть с лица земли.

Юрий, пожалуй, был единственным, кто это замечал. Он любил меня со всей пылкостью своих двадцати двух лет, но, кроме этого, больше всего на свете он обожал заниматься любовью. Разве можно его в этом упрекать?