Сокамерник

Между тем, любой нормальный человек, даже если бы захотел, не смог бы посвятить всего себя без остатка подобной задаче, какой бы великой она ни была. Жизнь так называемого «среднего человека» не сводится только к работе. Как днище корабля обрастает водорослями и ракушками, так и она обременена множеством бытовых, семейных и личных проблем. Каждому требуется спать, есть, пить, одеваться и обуваться, рожать и воспитывать детей, внуков и правнуков. А еще — болезни, дни рождения, необходимость поддерживать связи с родственниками и знакомыми, поездки, встречи, официальные мероприятия, от которых нельзя отвертеться, дежурства, выполнение различных социальных функций… В итоге, для продуктивной деятельности остается не так-то много времени. А самое главное — чтобы работать, надо жить. А чтобы жить, нужны деньги…

К тому времени Кулицкий уже был хорошо знак?м с миром науки, и отдавал себе отчет в том, что ни один серьезный институт не станет заниматься гипотезой Римана, тратя время и средства на то, что, по всеобщему мнению, не имеет решения.

Между тем, он со своим чипом в голове был реальным кандидатом для выполнения этой работы. Число вариантов решения задачи составляло астрономическое число со множеством нулей, и комп был нужен хотя бы для того, чтобы не повторяться.

«Вот бы найти такое место, где не надо было бы думать ни о чем, кроме математики», сказал себе он. Где тебя бы кормили, одевали, содержали за казенный счет, не требуя ничего взамен. Если бы такое место нашлось, можно было бы со спокойной душой посвятить всю свою жизнь любимому занятию.

И оно нашлось.

Совершенно случайно Виктор узнал о том, что на орбите вокруг Земли кружится космическая тюрьма, куда ссылают самых опасных и неисправимых преступников. Он раздобыл подробные сведения об условиях содержания заключенных КоТа.

Это было то, о чем он мечтал!

Полное одиночество, куча свободного времени, никаких забот ни о себе, ни о других, даже прогулок, как в земных тюрьмах, — и то нет! Просто рай для человека, решившего положить свою жизнь на алтарь науки!

Оставался небольшой пустячок — как попасть в космическую каталажку. Ведь туда отправляли не просто преступников, а самых отъявленных негодяев.

Становиться негодяем Виктору не хотелось, но иного пути не было…

В этом месте я его перебил.

— И тут тебе подфартило, — сказал я. — Ты был один дома, когда какие-то гопники вломились к твоим соседям и стали требовать подарить им всё, что нажито нелегким антикварным трудом. Однако глава семейства оказался твердым орешком и не открыл налетчикам сейф, так что они замочили строптивую семейку и смылись несолоно хлебавши, оставив ментам для развлечения свою волыну. И тут на шумок заглядываешь ты и видишь, что все твои проблемы могут быть в одночасье решены, если ты приклеишь эту «мокруху» на себя. Ты сажаешь повсюду свои отпечатки пальцев, разукрашиваешь себя кровью, каким-то образом открываешь сейф — возможно, с помощью своего дьявольского чипа — забираешь «капусту», попадаешься на глаза старухам у подъезда и зарываешь в парке заветный клад так, чтобы легавые не перетрудились искать его. Ну, и так далее… Я прав, Вик?

Парень молча смотрел на меня, и мне показалось, что глаза его подозрительно блестят.

А потом он сказал:

— Извините, Эдуард Валерьевич, но мне надо спать. Завтра мне предстоит очередной рабочий день.

Его нервной системе можно было только позавидовать: через минуту он уже кимарил, как говорится, без задних ног.

А я в ту ночь так и не заснул.

Мной овладело отчаяние. Я впервые реально понял, что нахожусь на краю пропасти. Ведь я очутился между двумя фанатиками — один от науки, а другой от власти — как между молотом и наковальней, и не было видно способа ликвидировать противоречие, вставшее между ними стеной…

Кроме того, я никак не мог переварить историю, которую поведал мне Виктор. За свою уголовную жизнь я ни разу не встречал человека, который искренне стремился бы попасть в тюрягу. Обычно почему-то бывало наоборот — на нары сажали тех, кто этого сильно не хотел.

И еще что-то по-прежнему долбило меня изнутри. Я силился понять, что за дятел поселился во мне, но странное ощущение неправильности не хотело оформляться в нормальную мысль.

Наконец, я вырубился.