Сокамерник

— Например, тебе-то должно быть виднее, что профессионалы не ушли бы из той квартиры с пустыми руками. Но допустим, что ты прав, и этот юнец действительно ни при чем. Но, извини, когда его серьезно взяли в оборот как подозреваемого в тяжком преступлении, он почему-то чистосердечно признал свою вину и молчал о своей невиновности вплоть до самого окончания судебного процесса! Хотя, по-моему, в таких случаях человек, если он действительно невиновен, не будет молчать, даже если ему придется признаться в менее тяжких грехах. Подумай сам: на кой черт ему губить свою жизнь в космосе? Да на его месте любой бы орал во всю глотку, писал бы письма в Верховный суд и президенту, требовал пересмотра приговора! А этот — молчит, как герой фильма про войну… Что скажешь?

В принципе, он был, наверное, прав, но мне не хотелось сдаваться.

— Всякое бывает в жизни, Кэп, — сказал я. — Помню, однажды я сидел в Сыктывкаре с одним типом, который летел на машине на бешеной скорости и сбил женщину с грудным ребенком. Бедолага отмотал десять лет от звонка до звонка, не пикнув, что он не виновен, потому что на самом деле за рулем сидела его жена. А бывает, что человека заставляют стать «грузчиком»[4]. Приходят к нему крутые ребята и ненавязчиво советуют: или ты берешь всё на себя, или с твоими родственниками что-нибудь случится…

— Бывает, — согласился Кэп. — Но лично я не уверен, что это именно тот случай. Поэтому послушай, пинкертон хренов, чт? я тебе скажу. Сокамерник твой — самый настоящий убийца, мерзавец и подонок! И не надо копаться в его прошлом. Раз он сидит здесь — значит, заслужил это! Твоя задача — не реабилитировать его, а вывести на честный путь трудового перевоспитания! Причем как можно скорее… Понял, мать твою?

Я опустил голову.

Мне стало ясно, что я бьюсь лбом в бетонную стену. Даже если мне удастся доказать, что Виктор — не убийца, это ничего не изменит в нынешнем раскладе, и Кэп не отправит его на Землю с первым же «челноком». И ходатайствовать перед своим начальством о пересмотре его дела не станет. Ему вообще плевать, этому любителю красивых фраз, виновен Кулицкий или нет. Для него важнее другое: сумеет ли он морально сломать того, кто вздумал воспользоваться свободой решать свою судьбу? До сих пор в КоТе все поступали так, как приказывал Кэп. Виктор стал первым настоящим бунтовщиком, который не вписывался в общие рамки. И теперь для Кэпа было делом принципа: или он, образцовый начальник образцовой тюрьмы, — или этот юноша, который бросил вызов всей системе наказания…

— Понял, — сказал я. — Разрешите откланяться, Александр Иванович?

* * *

Когда я вернулся в камеру, Виктор уже спал. Во всяком случае, хотелось в это верить, потому что не может человек работать круглые сутки напролет. А из сна его легче вернуть в реальность, чем из внутреннего компьютерного мира.

Так оно и оказалось.

Правда, когда я разбудил своего сокамерника, он долго не мог понять, что происходит и чего я от него хочу.

Я предупредил его, что нам придется разговаривать шепотом. Я не боялся, что наш разговор запишут на далекой Земле. Гораздо реальнее была угроза того, что нам не дадут поговорить, когда Кэп услышит, о чем идет речь.

В слабом свете, исходящем от пластиковой обшивки, я рассказал Виктору всю правду о том, как и для чего я попал в его камеру. О том, что мы оба стали заложниками Кэпа. И о том, что из сложившегося тупика есть только один выход.

— Послушай, Вик, — шептал я на ухо парню, — я никогда никого ни о чем не просил. Я не жалуюсь на то дерьмо, в которое окунула меня жизнь, потому что это было справедливо. Я ведь не был ангелом, и на моей совести — кровь сорока трех человек: мужчин и женщин, стариков и детей. Ради денег я не щадил никого, и было бы смешно просить о пощаде других. Но с тех пор прошло почти двадцать лет, приятель. Только представь себе, чт? для меня значили эти проклятые годы… Они вывернули меня наизнанку и научили ценить жизнь и свободу. Завтра от свободы меня будут отделять всего шестьдесят семь дней. Но получается, что только от тебя зависит, проведу ли я остаток своей жизни на Земле или загнусь здесь. Так помоги же мне, а я помогу тебе. Мы ведь вполне можем договориться, браток.

— Договориться? — удивленно повторил Кулицкий. — О чем?

— Всё очень просто, Вик. Кэп хочет, чтобы ты вышел на работу. И ты выйдешь и будешь работать. Поверь мне, работа здесь не очень трудная. Во всяком случае, это не каторга на урановой шахте. Всё чисто, безопасно, и ты не надорвешься. Поработаешь до тех пор, пока меня не освободят. Думаю, это займет всего несколько дней. Максимум — шестьдесят семь… А я, когда вернусь на Землю, сделаю всё, чтобы суды пересмотрели твое дело. Я найму лучших адвокатов, и они вытащат тебя отсюда. Для них это не составит особого труда. Я ведь знаю, что ты не убивал своих соседей. Я очень тебя прошу, парень, сделай это.

Я еще долго говорил. Я даже придумал душераздирающую историю про старушку-мать и верную жену, которые почти двадцать лет ждут, когда их непутевый сын и муж вернется домой.

Кулицкий долго молчал, а потом сказал: