Сокамерник

По своему печальному жизненному опыту (в том числе и почерпнутому уже в стенах орбитальной тюрьмы) знаю: хуже нет, если ты пошел на принцип, а кто-то пытается доказать, что все твои принципы ни хрена не ст?ят, а сам ты — дубина, не желающая понимать вещи, очевидные даже для младенца.

В таких случаях бывает гораздо эффективнее подыгрывать зарвавшемуся — но с перебором, утрируя, чтобы в конце концов он, либо из чувства внутреннего протеста, либо осознав свою собственную глупость, отказался от тех идеалов, которые еще недавно защищал с пеной у рта.

Собственно, эту линию я уже начал проводить еще в своей камере, и разговор с Хреном послужил своеобразной репетицией моей будущей роли.

Поэтому, вплыв в камеру Отказника, я бодро бросил:

— Здор?во, братан! Наконец-то в этом болоте нашелся хоть один настоящий кореш, который не скурвился на потеху ментовке! А я уж начал думать, что я один остался при понятиях!.. Ну что, давай обнюхаемся, сокамерник? Кликуха моя — Пицца, может, слыхал? Статья сто восьмая, часть третья. Убийства, грабежи в особо крупных размерах… Домушник-мокрушник, в общем… А ты кто будешь?

Однако моя речуга не нашла отклика со стороны обитателя камеры. Казалось, он вообще не слышал, что я сказал. И будто бы даже не видел, что в окружающем его пространстве произошли существенные изменения в виде моей персоны. Он висел неподвижно спиной ко мне, растопырив свои руки и ноги, как лягушка, которую загипнотизировали, проведя по брюшку тупой стороной скальпеля.

Я почему-то ожидал, что придется иметь дело с тщедушным сопливым мальчишкой, обозленным на весь мир. Однако комплекция у парня оказалась вполне нормальной, рост — не меньше метра восьмидесяти, вот только тощим он был, как обглоданная куриная косточка. И это понятно — на усеченной пайке, которая полагается отказникам, разжиреть сложно.

— Э, дружбан, ты что — глухой? — окликнул я парня, трогая за плечо. — Дай пожать твою пятерню, кореш! Запомни: Пицца уважает таких упрямцев, как ты. Хорошо, что нас с тобой свели вместе. Мы ж с тобой споемся, как два кенара. Этим придуркам ни за что не раскрутить нас на свою вонючую работу, верно?

Виктор по-прежнему никак не реагировал, и тогда я крутнул его, разворачивая к себе лицом.

И тут же невольно отшатнулся — так, что потеряв контроль над своим телом, отлетел назад и впечатался спиной в мягкую обивку камеры.

Глаза у парня были пустыми и как бы белесыми, а я слишком хорошо знал, что это означает. Слишком часто в прежней своей жизни мне приходилось видеть вот такие вот широко открытые, закатившиеся под веки глаза.

Этот парень дал дуба — и, похоже, совсем недавно, раз это не усекли утром разносчики завтрака.

Мысли мои заметались, как крысы по клетке, а тело прошиб мгновенный жар, от которого я облился холодным п?том от макушки до пяток.

Блин, как же мне не повезло! Так вляпаться в дерьмо! Чего доброго, Кэп решит, что я сгоряча пришил этого мерзавца — и мне тогда точно век воли не видать, как гласит блатная поговорка!..

Рот мой уже сам собой раскрылся, чтобы вызвать охрану, но я вовремя его захлопнул.

Во-первых, до меня дошло: нельзя повесить на меня смерть Отказника, если Кэп не врал насчет скрытых камер, установленных в этом «шарике».

А во-вторых, глаза у «трупа» вдруг мигнули и мгновенно ожили. Парень уставился на меня в упор, и на его лице нарисовалось искреннее удивление.

— Вы кто? — спросил он. — И как вы сюда попали?

Я медленно выдохнул и сосчитал в уме до десяти, прежде чем ответить.

— Ну, здравствуй, жопа — Новый год! — хрипло проговорил я, стараясь не выдать свой испуг. — Я — твой новый сокамерник, вот кто я такой. Ровно две минуты назад меня подселили к тебе. Теперь, значит, вместе будем коротать срок?. Тебе сколько осталось сидеть-то, жорик?

Парень с досадой мотнул головой.

— Вот что, — вдруг решительно сказал он. — Вы, конечно, надеетесь, что вдвоем нам будет веселее. Но давайте сразу договоримся, что вы не будете обращать на меня внимания. Представьте, будто меня здесь нет. Ладно? Делайте все, что хотите, можете даже разговаривать с самим собой, петь… ну, я не знаю что еще… только не удивляйтесь, что я буду молчать. Ладно?

Вот это борзость! Если бы дело происходило в земной зоне, и на моем месте был бы реальный авторитет, то за такие выступления парню светило бы опускание до уровня чмошника. Ему повезло, что я давно перестал считать себя блатным.

— Интере-есно, — протянул я. — Ты сам-то понял, что сказал? Как это — будто тебя здесь нет?!.. У тебя что — крыша поехала, парень?

Он равнодушно глядел на меня, ничего не говоря. Словно я был пустым местом. И тут меня осенило.

Пустые, закатившиеся под веки глаза… стремление остаться в одиночестве… Все эти закидоны мне кое-что напомнили.