Сокол и Ласточка

— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другой рундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ от порохового погреба, карты. На таком просторе живет один, бесстыдник! – с осуждением молвил штурман. – На других кораблях в кают-компании квартируют еще старший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будто бараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я. Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссара спрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток на пушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.

— Значит, я буду жить в исповедальне? – растерялся мой бедный Эпин. – Но это… довольно странно!

— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтовая каронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один только адмиралтейский писец живет на особицу. Ему так по закону полагается – обитать отдельно, с несгораемым шкафом.

— Скажите, папаша Пом, а в чем состоят обязанности писца?

Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.

В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.

— Ребята собрались. По одному заходить или как?

Летиция подобралась, села за стол и достала из широкого кармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.

— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи. Нечего зря время терять! – Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью. – Офицеров, сынок, осматривать незачем – обидятся. Я тебя с ними после познакомлю.

И медицинский осмотр начался.

— Ты уж не привередничай, – напутствовал лекаря папаша Пом. – По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой руке не меньше трех пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.

— Я знаю, – отрезала Летиция, хотя, уверен, впервые об этом слышала.

“Спокойно, спокойно”, прокурлыкал я ей в ухо. Уголок рта у девочки подрагивал, голубая жилка на виске отчаянно пульсировала.

В кают-компанию, переваливаясь на кривых ногах, вошел совершенно голый волосатый дядька и ощерился единственным желтым зубом.

— Это Хорек, корабельный плотник. У него немножко меньше десяти зубов, но очень уж нужный человек.

— А фамилия как?

Летиция приготовилась записывать.

— Хорек, – подумав, ответил плотник. – Господин доктор, мне бы мази какой, а то свербит – мочи нет.

Он показал себе на пах, и моя питомица затрепетала.

Мужской предмет у Хорька был весь в струпьях и язвах – обычное для матроса дело. Меньше надо шляться по портовым борделям.

Насколько мне известно (а мне, напоминаю, известно о Летиции всё) сей орган, будучи девицей, она доселе видела только на античных скульптурах и представляла себе совершенно иначе.

— Что это за уродство?! – вскричала она, безмерно оскорбив плотника.

— Чего это “уродство”? Обычная испанка!

Вот ведь интересно: испанцы ту же самую хворобу называют “французкой”.

— Морскими правилами не запрещено, – заступился штурман. – Не то придется полкоманды отчислять. Дай срок, сынок, у тебя тоже будет. Ишь, покраснел как! Вот если по пути зайдем в Кадис, я тебя в такое местечко свожу – живо краснеть разучат. А хочешь, прямо нынче заглянем к толстухе Марго, на Еврейскую улицу? Угощаю, ради знакомства.

Летиция так истово замотала головой, что оба моряка расхохотались.

“1. Хорек, плотник. Годен”, – записала она в тетради дрожащей рукой.

— Катись и зови следующего! – велел папаша Пом.

* * *

Потом нас отвели в каюту показать содержимое лекарского сундука. Летиция после двухчасового осмотра и так была близка к обмороку, а здесь, открыв крышку, вовсе скисла.

В деревянном, запертом на мудреный замок ящике размером три фута на полтора было четыре выдвижных секции, каждая разделена на множество ячеек. В гнездах верхнего этажа лежали хирургические инструменты. На крышке, с внутренней стороны, был приклеен реестр с их названиями.

Летиция читала перечень вслух замирающим голосом, пока я рассматривал каюту. Закуток пушечной палубы, отделенный дощатыми перегородками, был так мал, что хватило одного взгляда.

Почти все пространство занимало орудие, уткнувшееся своим тупым рылом в запертый пушечный порт. Каронада была закреплена толстыми канатами, от которых шел густой смоляной дух (я его очень люблю). Сбоку, одна над другой, располагались две койки – не полотняные, как у матросов, а офицерские, деревянные. Медицинский сундук занимал половину противоположной стены; над ним – образ святого Андрея, покровителя мореплавателей, очевидно, приготовленный для корабельного капеллана. А где размещусь я? Пожалуй, на лафете. Не очень удобно, зато рядом с моей девочкой…

— “Коловорот костесверлилыгый”, “Пила ампутационная”, “Тиски головные”, “Трепанатор черепной”, “Экстрактор трехзубый”, “Резец кож-нолоскутный”, – читала она, почти после каждого названия бормоча “О господи”. – “Нож операционный большой” “Нож операционный малый”, “Щипцы пулевые”, “Пеликан зубодерный”, “Птичий клюв зубодерный”…