Сокровища. Две трети успеха

— Начни, конечно! — воскликнула девочка, а Павлик только фыркнул и решительно заявил:

— И вообще мы не двинемся с места, пока ты нам всего не расскажешь!

И он придвинулся ещё ближе к дедушке. Дедушка тоже придвинулся вплотную к столу со своим стулом и тоже опёрся о стол одним локтем. В другой руке он держал трубку.

— Когда я был ещё совсем молодым человеком, — задумчиво начал он, попыхивая трубкой, — знал я одного филателиста. Это было ещё до войны. Самого настоящего филателиста. Его дед работал на почте в тот период, когда как раз появились первые польские марки, значит, где-то между 1860 и 1865 годом. Именно тогда была выпущена первая марка Королевства Польского, и она очень заинтересовала этого почтового служащего. Работая на почте, он имел возможность приобретать там чистые марки, в его распоряжении были все поступающие на почту листы с марками, и он собрал все модификации первых польских марок. Просматривая листы, он имел возможность выявлять разницу между одной и той же маркой, например, в оттенках цвета, каких-то неточностях в написании букв и цифр и прочее. Собрал, значит, коллекцию и оставил её внуку, тому самому моему знакомому филателисту.

— А почему не сыну? — поинтересовалась Яночка. — Отцу того филателиста.

— Филателиста звали пан Франтишек, так и будем его называть, чтобы не запутаться. Так вот, отец пана Франтишека умер раньше своего отца и вообще марками не интересовался. А пан Франтишек очень даже увлекался! Вскоре после первой мировой войны он тоже пришёл работать на почту, ту самую, где работал раньше его дед, и продолжал коллекционировать марки, только делал это уже более профессионально. К коллекции чистых первых марок Королевства Польского он постарался подобрать идентичную коллекцию марок гашёных и, представьте, подобрал почти полностью! Разумеется, собирал он и другие марки. Была в его коллекции знаменитая марка в десять крон, имеющая хождение в австрийской части Польши. С надпечаткой — «Польская почта». Таких марок осталось штук восемьдесят, а с надпечаткой всего штук пятнадцать, насколько мне известно.

— Пятнадцать штук в Польше? — спросила Яночка.

— Вообще на свете, — ответил дедушка. — А у пана Франтишека они были, чистые и гашёные, я видел собственными глазами!

— И что дальше? — поторопил дедушку слушавший с волнением Павлик, потому что дедушка замолчал, тяжело вздыхая.

— А дальше началась война. Во время Варшавского восстания дом пана Франтишека был разрушен, вы знаете, немцы методично разрушали город. Правда, в то время самого пана Франтишека не было в Варшаве, он жил у каких-то родственников в деревне. Умер он через три года, то есть уже после войны. Я виделся с ним незадолго до его смерти.

И дедушка опять замолчал. Внуки не перебивали, понимая, как нелегко вспоминать старику тяжёлые годы войны. И подгонять его не следовало, раз уж начал сам рассказывать. Повздыхав, дедушка продолжал:

— Как вы знаете, меня в военные годы тоже не было в Варшаве, как в 1939 году я выехал на каникулы, так и остался в горах. После войны я разыскал пана Франтишека и узнал, что, уезжая из Варшавы, он всю свою коллекцию марок уложил в железные ящики и собирался закопать в погребе, но пришлось спасаться от облавы, и закопать они с женой не успели. А потом дом был разрушен и сожжён немцами. Остались одни руины.

Дедушка занялся своей трубкой. Пришлось снова выбивать пепел, прочищать, набивать свежим табаком. Внуки ждали, наконец мальчик не выдержал:

— А как же это связано с тем, что Файксат беспокоит тебя сейчас? Ты рассказываешь о делах давно минувших дней.

— Все взаимосвязано, — ответил дедушка, раскуривая новую трубку. — Сейчас я до этого дохожу. Пан Франтишек жил на последнем, пятом этаже дома. В той части дома, где он жил, оказались разрушенными пятый и четвёртый этажи, остальные сгорели. И пан Франтишек считал, что марки в железных ящиках могли и уцелеть, если они сразу же провалились внутрь разрушенного дома и оказались среди развалин. Развалины уже не разваливали, и они не горели внутри. И пан Франтишек велел мне покопаться в развалинах его дома. Сам он был уже тяжело болен и как бы завещал мне свои марки, дело всей его жизни, зная, что я страстный филателист. Ну и наверное, верил в мою честность, знал, что марки не будут распроданы, останутся в стране как её филателистическая ценность.