Сокровище пути (СИ)

– Подожди, сейчас попробую подобрать другие слова. В общем, есть люди, которые будто несут перед хасэном светильник в тёмную, безлунную ночь. Это не тот огонь, который обжигает или освещает, но он меняет путь, и огонь там, внутри их светильника. Без их присмотра может случиться пожар в степи или свет вообще погаснет. Их предназначение – управлять этим огнём. Кто так назвал тебя впервые?

– Айдэр. Но я не понимаю, что это значит.

– Ну, наверное, она увидела что-то в тебе. Я не знаю, как объяснить. Я могу сказать на дэхи, нашем старом языке, который был до общего, но...

– Это будет ещё непонятнее. А ты почему так называешь меня?

– Я услышала, как она звала тебя так. Я же не могу спорить с Айдэр.

Аяна понимающе улыбнулась.

– Пойдём, сейчас будут петь, – сказала Кадэр, выглядывая наружу. – У нас почти все песни на дэхи.

Они вышли к коврам, куда женщины несли завёрнутые инструменты. Из одной повозки достали длинный короб примерно в полтора па длиной, и Аяна подошла посмотреть, что же там.

Это был четырёхугольный длинный инструмент, и струн у него было больше десятка. Его вынимали с осторожностью, и парень, помогавший нести, улыбнулся Аяне. Она улыбнулась в ответ.

– Это ягет, – сказал он. – Сейчас услышишь. В нём сердце степи.

Ягет передали Усэну, одному из сыновей Айдэр, и тот склонился, настраивая, вслушиваясь в острый звон металлических и глубокое гудение кишечных струн. Другие хасэ тоже готовились играть, продувая тонкие и многоствольные свирели и подстраивая небольшие струнные инструменты, похожие формой на грушу. Наконец Усэн поднял ладонь в предупреждающем жесте. Все замолкли, и он хищно поднял кисти, ритмично пощипывая струны ягета.

В мелодии было четыре доли, но он пропускал вторую, отчего в музыке был слышен топот лошади, скачущей собранным галопом. В этот ритм вплетались крики хищных птиц и пение степных пичужек, которые изображались свирелями и свистками. Аяна слышала звуки степи, окружавшие её всё это время, но звуки огранённые, как бусины на висках Айдер, оправленные в медь, как украшения на войлочных шапках девушек, будто неясные слова, которыми степь говорила с ней на древнем языке дэхи, внезапно стали мелодией, превратились в музыку.

Мелодия эта очаровала её, слёзы выступили на глазах. Биения струн, сопровождавшиеся рассыпчатым звоном колечек на бубнах, принадлежали степи, они были её частью, и Аяне захотелось запомнить этот момент, остаться в нём подольше, навсегда протянуть его через себя, как струну ягета. Она вдыхала дым из трубок Айдэр, Далэг и других хасэ, и смотрела в ясное, светлое и широкое небо, в котором начинали появляться первые звёзды.

Верделл подошёл к ней и сел рядом.

– Ты тоже слышишь лошадь? – спросил он с улыбкой. – Там, та-да-дам, та-да-дам.

– Да. До этого дня я слышала и птиц, и рыдания, но лошадь в музыке мне слышать ещё не приходилось, – сказала Аяна. – Это удивительно. Верделл, а ты играешь на чём-нибудь? Что-то я не припомню.

– Я умею свистеть и немного наигрываю на деревянной флейте. Лойка учила меня. А ты? Ты же, как я помню, знаешь ноты. Ты только для голоса записываешь?

– Не зажимай так руку, – сказал Конда. – Скользи по грифу плавно, отрывая пальцы, но слишком много свободы струне не давай. Вот, чувствуешь? И смычок держи свободнее. Движение начинается от плеча, а не от кисти. Не зажимай локоть.

– А ты обязательно должен сидеть сзади меня? – спросила Аяна. – Может, наденешь тогда штаны?

– Тогда мне станет жарко. Давай, повтори, что я показал.

– Я не могу сосредоточиться, когда ты сидишь так. Я отвлекаюсь. Когда ты там так сидишь, жарко становится мне.

– Играй. Я усложняю тебе задачу, чтобы потом тебе было проще, – сказал он и стал дышать ей в шею.

– Я отомщу тебе, – злорадно сказала она, перехватывая смычок и проводя им по струнам так, что кемандже издала противный, скрипучий хриплый звук.

Конда зажал уши ладонями.

– Ты непослушная ученица. Ты сейчас сделала больно моей кемандже и моим ушам. А мы с ней так старались, когда пели для тебя. Мы звали тебя, а ты теперь мучаешь нас. Так нельзя. Я накажу тебя.

Смычок был сделан из тёмного дерева, и конский волос в нём был тёмным, как волосы Конды. Кемандже лежала, поблескивая полированным полосатым боком, и была похожа на лесной орех.

– Это не было похоже на наказание. Конда, ты что-то перепутал.

– Давай, садись и пробуй ещё. Смычок свободнее. Движение от плеча. Вот отсюда.

– Конда, это не плечо. Ты промахнулся. Плечо выше и правее.

– Каждый раз, когда ты будешь фальшивить, я буду промахиваться.

– Зачем мне тогда стараться?

– Играй.

– Конда научил меня немного играть на кемандже, – сказала Аяна. – конечно, у меня она не поёт, а скорее плачет от боли от того, что я делаю с ней. Но, думаю, если бы я каждый день играла, как Миир на своём большом ладо, то у меня получалось бы не так уж и плохо.

– Конда постоянно на ней играл. Почти каждый день доставал её и начинал ездить туда-сюда по струнам и по нашим ушам. Вниз и вверх, и вниз и вверх, бесконечно. Он говорил, это для того, чтобы пальцы не теряли беглость. Я бы так не смог.