Сокрытое в листве

Дмитрий посмотрел на искреннюю досаду на темном лице этого человека и едва не задал вслух вопрос: «Ты, правда, настолько тупой, что не понимаешь, какие вещи можно говорить милиции, а какие нельзя?» К счастью, вслух этот вопрос не прозвучал и даже на лице не отразился, за что Дмитрий себя отдельно похвалил. И все же усталость от этого дня нашла способ выбраться наружу:

– Не «бабка», а Алевтина Захаровна. Не «растрепала», а помогла милиции. А отчего вы в прошлый раз не стали общаться с моими коллегами, товарищ Дягтерев? У вас есть, что скрывать?

Дягтерев отчего-то начал белеть. Сперва Дмитрий решил, что это от злости и сейчас пойдет крик, но потом понял, что этот человек просто перепугался от его слов и от того, как спокойно и с улыбкой они были сказаны. Дягтерев пришел в себя через минуту и в первую очередь довольно грубо приказал выйти женщине, которая до того молча и безучастно сидела в комнате вместе с ними. Когда дверь за ней закрылась, Дягтерев сбивчиво затараторил:

– Простите, товарищ милиционер, ничего я, конечно, не скрываю, и скрывать не собираюсь. Ну да, выпиваю иногда, да, шумлю, но я исправлюсь – честное слово! Квартира у нас славная, и соседи хорошие, просто я устаю…

Дмитрия едва не передернуло от этой перемены в собеседнике. Он поспешил перебить Дягтерева, перешедшего к признаниям в горячей и трепетной любви к Алевтине Захаровне.

– Просто ответьте на мои вопросы, и мы с вами расстанемся!

– Да-да, конечно, товарищ милиционер! Все, что угодно.

– Вы действительно были друзьями с Ермаковым?

– Так точно – был. Вряд ли друзьями, скорее, просто выпивали вместе.

– Понятно. Что можете сказать о нем?

– Да не компанейский он был, зато при деньгах. Мало что про него знаю. Он все чаще молчал или о кладбищенских своих делах говорил. Ну а мне про кладбище зачем? Я перебивал – заговаривал о чем-нибудь более важном.

– В комнате у него бывали?

– Нет, ни разу. Он прямо запрещал – один раз чуть с кулаками на меня не полез! Ну а мне больно надо, что ли – нельзя, так нельзя.

– Знаете что-нибудь о его прошлом?

– Ну, знаю, что у него проблемы с деньгами были, когда он только сюда вселился несколько лет назад. А что до этого с ним было, понятия не имею. Да мне оно и не нужно было!

– Фамилии Родионов, Осипенко или Овчинников вам что-нибудь говорят? Может быть, Ермаков упоминал кого-то из них или гости к нему приходили люди с такими фамилиями?

Дмитрий задал этот вопрос без особой надежды на успех – он уже прекрасно понял, что Дягтерев не был для убитого даже приятелем. Дягтерев наморщил лоб, вспоминая, но ожидаемо отрицательно помотал головой:

– Нет, никто не вспоминается. Вам по поводу его прошлого стоит у Семы Чернышева спросить! Они как-то вспоминали какие-то старые деньки при мне, причем, весьма отдаленные.

***

– Здесь живет Семен Чернышев?

– Да, это я. А кто спрашивает?

Дмитрий бросил взгляд на человека, открывшего ему дверь. Чернышеву было за сорок, судя по виду. У него было красивое, пусть и немного оплывшее лицо, а на висках появился благородный иней. Даже в полутьме коридора было видно, что Чернышев опирается на костыли, а правой ноги ниже колена у него нет. Белкин привычным жестом достал из нагрудного кармана листок удостоверения и показал его Чернышеву:

– Московский уголовный розыск, оперуполномоченный Белкин.

Чернышев подслеповато поглядел на удостоверение, а затем непонимающе уставился на его обладателя.

– И по какому делу я понадобился милиции?

– Вы знаете, что Филиппа Ермакова убили?

– Ах, по этому… Проходите, товарищ милиционер, неподъездные разговоры.

Белкин прошел в загроможденный коридор коммуналки и едва смог разобрать, где находится – единственным источником света была лампочка в распахнутой настежь туалетной комнате в противоположном конце коридора.

– Вы уж извините, товарищ милиционер – лампочка перегорела пару дней назад, да все новую не можем договориться купить. Проходите в мою комнату – там посветлее.

С этими словами, калека направился к приоткрытой двери в одну из комнат. Дмитрий пошел следом. Во всей квартире царила полная тишина.

– Вы один?

– Да, само собой один – день же! Все на службе. А я дома служу.

Чернышев распахнул дверь своей комнаты, и взору Дмитрия открылось помещение, вдоль стен которого тянулись полки, уставленные обувью. Большую часть комнаты занимали разнообразные сапожные приспособления, оставляя место лишь для кровати и небольшой тумбочки рядом с ней. Род занятий товарища Чернышева был совершенно очевиден, но Дмитрия смутило одно обстоятельство:

– И что, вам прямо сюда обувь и приносят для починки?

Чернышев грузно опустился на стул возле массивной швейной машинки и усмехнулся:

– Ну, что вы! Тогда соседи меня бы возненавидели за такой проходной двор. Нет, жена моя сидит в лавчонке на Семеновском Валу. Что-то сама починяет, но там до того тесно, что даже машинку не поставить, так что большую часть я здесь, в тишине и покое делаю. Да вы садитесь, товарищ милиционер, прямо на кровать. Хотя, если хотите, могу вам стул уступить.