Сокрытое в листве

При этом обращает на себя внимание то, что чем больше в мужчине старорежимной «учтивости», тем хуже он относится к проявлениям женской сознательности, тем больше он отказывает женщине в истинно советском уважении к равному. Например, хорошее, правильное приветствие за руку эти мужчины оказывают только по отношению к другим мужчинам, отказывая в этом приветствии женщинам. С женщинами они обычно здороваются лишь словами, и это еще более-менее нормальный вариант. В иных случаях они исполняют что-то вроде невысокого поклона, а то и пытаются целовать руку женщины, демонстрируя вопиющее неуважение к самому нашему советскому обществу, где больше нет ни самих барских элементов, ни признаков раболепной почтительности перед ними.

Мы, советские люди, должны сказать решительное «нет» всем подобным проявлениям! Ведь подобная буржуазно-барская «учтивость» контрреволюционна по самой своей сути! Она – есть проявление глубокой реакционности и ограниченности значительной части мужчин, живущих в нашей стране…»

Александра прервала себя и посмотрела на Белкина с усталой улыбкой. Теперь он увидел следы прошлой ночи на ее лице – тени под глазами и обострившиеся черты, несобранные волосы и сухие губы.

– Как тебе? По-моему неплохо написано!

– Ты действительно думаешь так, как пишешь?

– А какая разница?

Дмитрий снова почувствовал, что пытается разгадать ее, но никак не может. Ему стало неуютно от этого.

– Послушай, Саша, а что будет, когда ты разгадаешь меня до конца? Когда я перестану быть тебе интересным.

Улыбка сошла с ее лица, а взгляд стал вдруг таким колючим, что Белкин не смог его выдерживать и уставился на свои руки. Спустя несколько мгновений, он, как через вату, услышал:

– Скорее всего, я уйду.

Как ни странно, от того, что она сказала правду, Дмитрию стало легче. Он снова смог смотреть на девушку:

– Только предупреди меня, когда почувствуешь, что хочешь уйти, хорошо? Мне нужно будет подготовиться.

26

Виктор Павлович вновь был у дверей «чекистского кабинета». Ему хотелось смеяться от этой ситуации – уже в третий раз, уже третьему человеку из ОГПУ ему предстояло рассказывать одно и то же. Что дело Осипенко, это дело не только Осипенко. Что количество жертв продолжает расти, а странности множатся. А еще, что для того, чтобы схватить безобразника достаточно просто выставить наблюдение за двумя людьми. За всего двумя отдельно взятыми людьми. Оба находятся в Москве, оба совершенно не скрываются. И если бы Гендлер занялся этим, а не поехал брать и бить, как это заведено в их милом заведении, то возможно, убийца – настоящий убийца – уже был бы найден, а сам Гендлер был бы жив.

Виктор Павлович без всяких стеснений и угрызений широко улыбнулся, вспомнив заметку в «Вечерке» о взрыве примуса в одном из домов на Сыромятниках и некролог в том же номере о скоропостижной смерти при исполнении служебного долга уважаемого товарища Гендлера Иосифа Давидовича. Решить эту задачку для Стрельникова не составило труда. И если смерть Гендлера, у которого на лице была написана вся его революционно-уголовная биография, вызвала у Виктора Павловича грешное чувство удовлетворения, то несомненная смерть инженера Митина его расстроила – Митин был верной ниточкой к настоящему убийце. Ниточкой, которая обязательно привела бы к нужному человеку, но только за нее нужно было аккуратно тянуть, а не дергать со всей чекистской дури. От такого обращения ниточки чаще рвутся, чем вьются.

Но два человека, указанных одноногим обувщиком, все еще могли и должны были в итоге вызвать интерес у убийцы. «Нужно будет сегодня посмотреть на Белкина повнимательнее – его весть о гибели этого Чернышева просто уничтожила. Может захандрить с его-то характером…»

Виктор Павлович отвлекся от размышлений о Мите и еще раз посмотрел на дверь «чекистского кабинета» – не хотелось стучать в нее. Столкновение с Владимировым вселило в Стрельникова надежду, что некоторые вещи наконец-то начали меняться к лучшему, и ничтожность, в которую впало бытие, имеет свой конец, но потом Владимирова сменил этот. Пятнадцать лет назад Стрельников давил таких молодцев, как Гендлер. Причем, не за терроризм или политическую агитацию, а за разбой, грабеж и уклонение от военной службы. Возвышение бытия из ничтожности пока откладывалось.

Виктор Павлович выгнал эти мысли из своей головы – нужно было работать. В любой день, в любой век нужно было делать свою работу. Стрельников потому и удержался на плаву – он с самой юности усвоил для себя, что самый тяжкий из всех грехов, это уныние, разрушающее человека вернее всего. Он собрался с духом, облачился в привычное благодушие и постучал в тяжелую дверь.

Никто не ответил. Тогда Стрельников постучал еще раз – вновь безрезультатно. После третьей попытки он потянул ручку на себя – дверь была заперта. Из этого могло следовать огромное множество вещей, начиная с того, что товарищи чекисты что-то припозднились на службу и заканчивая тем, что теперь Петровка, 38 снова всецело принадлежала милиции. Стрельников, не спеша с выводами, спустился вниз и подошел к дежурному: