Сокрытое в листве

Стрельников показал, что пойдет первым. Дмитрий встал напротив двери и навел на нее револьвер. Виктор Павлович аккуратно потянул дверь на себя – она оказалась не заперта. Скрип был до того пронзительным, что его было слышно в любой части дома, но с этим ничего нельзя было поделать. Как будто одного скрипа было мало, звякнул колокольчик, висевший над дверью. А за дверью, в глубине комнаты виднелись очертания человеческого тела. Стрельников осторожно переступил через порог и прошел внутрь. Вскоре Дмитрий увидел его знак о том, что можно входить. Белкин, продолжая держать револьвер перед собой, прошел в комнату и поравнялся с закрытой дверью, на которой висела табличка с надписью «Проявочная – не входить!» Дмитрий даже отсюда видел, что они опоздали – человек на полу был уже мертв.

Вдруг дверь проявочной будто испарилась, обнажая густую черноту этой комнаты. В следующее мгновение эта чернота обрушилась на Дмитрия сверху. В голове взорвалась граната, начиненная иголками, в глазах потемнело, но сознание Белкин не потерял. Он выпустил пистолет из рук, припал на одно колено, а затем опустился на четвереньки. Белкин с огромным трудом, пересиливая всю мощь столба воздуха, давившего ему на плечи, поднял голову и увидел, что Стрельников тоже оказался на полу, и на него был наведен ствол странного, никогда прежде невиданного Белкиным пистолета. Виктор Павлович был в сознании и смотрел куда-то вверх – туда, где должно было находиться лицо убийцы. Дмитрий тоже попытался поднять взгляд, но что-то горячее и липкое заливало ему глаза. Белкин почувствовал, что пол под ним пришел в движение – похоже, забытья все же было не избежать. Перед тем, как потерять сознание, Белкин из последних сил успел крикнуть самое простое и быстрое, что мог:

– Нет!

27

Лицо Чернышева все еще стояло у меня перед глазами. Он преследовал меня во сне, прятался в углах моего дома и в изгибах начертанных мною букв. Я даже в зеркале его видел.

Когда из небытия вынырнул Осипенко, появившись вдруг в жизни Вани Митина, я не испытывал ни малейших сомнений. Осипенко нужно было судить. И нужно было хотя бы на малую долю искупить свое собственное предательство. Наше общее желание отомстить стало настоящим топливом для моего духа.

Потом я столкнулся с Родионовым, который будто все эти годы ждал момента, чтобы поклянчить у меня на выпивку. Мне стало это нравиться, я вошел во вкус. Мерзавец Овчинников утвердил меня в том, что путь мести правильный и более того – неизбежный для меня.

Но потом были Ермаков и Чернышев. Оба меня узнали, оба меня не боялись, оба вели себя достойно. Первые трое показали мне столь низкое падение собственной личности, что я решил, будто и остальные ничем не лучше, будто и они не переменили свою натуру за прошедшие годы. Мне было больно убивать кладбищенского гуся и нестерпимо убивать ремесленника-журавля. Я чувствую себя злодеем, причем не просто тем, кто творит злодейство, но тем, кто нарушает законы мироздания. Тем, кто убивает из прихоти, а не из неизбежной необходимости.

Ты не думай – я не отступлюсь. Я доберусь до последних осколков прошлого и разобьюсь вместе с ними в кварцевую пыль. Чернышев был прав – мне не выжить. Я как-то не подумал об этом, когда прокрался в дом спящего Осипенко. Они уже сжимают кольцо вокруг меня. Они уже настигли моего оружейника.

Я вспомнил стыдливую, похожую на дымную завесу заметку о взрыве примуса в квартире, где жил Митин. Трое погибших и один раненый. Ха! Для того, чтобы взрыв примуса привел к таким жертвам, этим троим нужно было обнять его в момент взрыва и даже в этом случае, они, скорее всего, отделались бы увечьями. Нет, они настигли оружейника, и он дал им бой. Он говорил мне, что больше они его не увезут, что больше он не будет отвечать на их вопросы. Похоже, он исполнил свое намерение в полной мере. Лишь одно меня смущало в его акте – биться с чекистами, это одно, но от взрыва могли пострадать другие люди. Это было очень неаккуратно. Я не рискнул приходить к его дому – слишком много опасности и слишком мало смысла.

Вместо этого я пришел к тебе. И ты исцелила мои сомнения, как и всегда. Знаешь, когда ты сказала, что я могу отступить в любой момент, и в том не будет ни малейшего позора, я окончательно понял, что не отступлю. Когда все только начиналось, ты так хотела мести, так жаждала, чтобы я уничтожил их всех без пощады, а в последнее время все больше беспокоишься обо мне.

Я попытался объяснить тебе, что мне придется погибнуть. А ты только обняла меня крепко, как будто не хотела отдавать в лапы подкрадывающейся смерти. Все же очень много наивного в тебе, даже спустя все эти годы. В тот момент в твоих объятиях я почувствовал, что возможно вижу тебя в последний раз. Уходя, не оглянулся ни разу – нужно было завершить все.