Соль с Жеваховой горы

Страшный неурожай 1924—1925 года породил голод. Отряды солдат отбирали у крестьян последнюю еду. Самые состоятельные и предприимчивые крестьяне, сумевшие сориентироваться в условиях нэпа, становились фермерами. Они нанимали на работу своих односельчан и платили им деньгами или едой. Самые бедные либо бежали в город, пытаясь найти там любой заработок, в том числе и криминальный, либо умирали с голоду целыми семьями.

Страшно было видеть людские трупы на фоне бравурных репортажей о жизни красного села. Именно из-за этого Володя, мучительно переживавший из-за того, что нельзя говорить правду вслух, в конце концов невзлюбил эти поездки и стремился сократить их до минимума. Так произошло и в этот раз.

Он должен был вернуться на следующий день, а заночевать в небольшом селе в Николаевской области. Все свои дела и разговор с сельским головой Соколовский завершил еще до обеда. А потом с оказией подвернулся автомобиль начальства из соседнего села, который вечером ехал в Одессу. Володя не видел никакого смысла сидеть в богом забытой деревушке лишние сутки. Лучше было тайком вернуться в Одессу, выспаться и поработать над материалом о массовых убийствах, взяв за основу расстрел в Оперном театре. Он собирался самостоятельно раскрутить эту историю — но нужно было решить, с чего начать. Вот этим, обдумыванием, было бы очень хорошо заняться на досуге. И Володя попросил подвезти его в Одессу. Просьбу выполнили с большим удовольствием, довезли до самой Соборной площади. А оттуда до Спиридоновской было рукой подать.

Сосновский шел и думал о том, что Алены наверняка нет дома, несмотря на поздний час. Все свое время она проводила в театре, в артистических кафе, клубах — да где угодно. Володя не знал большинства ее друзей — тех, с кем она предпочитала проводить все свое время, особенно по вечерам. Но его это устраивало: можно было поработать в тишине, когда никто его не трогал. Присутствие Алены страшно тяготило его, и началось это сразу же после свадьбы.

Они оказались совершенно разными людьми. Им не о чем было разговаривать. Им нравились разные люди, разные книги, разные вещи. Алена не понимала его, да и не могла понять — сводная сестра покойного красного комиссара Патюка, она слишком отличалась от Володи воспитанием, уровнем культуры. В результате жена стала Сосновского раздражать.

Вначале она устраивала жуткие скандалы, сцены ревности и бурные выяснения отношений с истериками, битьем посуды и диким, площадным матом, сочности которого позавидовал бы любой коренной обитатель Молдаванки. Все это страшно коробило тактичного, спокойного Володю. В силу своего характера и воспитании он не мог отвечать ей тем же, то есть оскорблениями и битьем посуды. И он стал ее игнорировать. Алена все чаще и чаще уходила из дома, пропадая в компании новых друзей. Сосновский пытался объяснить все это самому себе тем, что она изо всех сил пытается добиться успеха как актриса, но у нее ничего не выходит, оттого и жуткие срывы. Он не желал признавать очевидные вещи — то, что его брак дал крен.

Думая обо всем этом, но больше о том, как не хочется ему возвращаться в комнаты, которые больше не были его домом, Володя застыл в прихожей, вдыхая спертый запах.

Алена оказалась жуткой хозяйкой. Сосновский же, как и большинство творческих личностей, тоже не был склонен к поддержанию порядка и чистоты. Поэтому постепенно дом стал запущенным и грязным. В квартире появился постоянный отвратительный запах, страшно раздражавший утонченного Володю. В этом запахе была целая смесь самых жутких ароматов — пыли, пригоревшей пищи, спиртного, дешевой парфюмерии Алены, соседских котов, запахов с улицы, которые коренные одесситы называли «тхнет амбре», и прочего, что было даже сложно разделить на мелкие основные составляющие, но что вместе создавало общую вонь.

Сначала Володя пытался с этим бороться — убирал мусор, проветривал комнаты. Но бороться было сложно, когда, возвращаясь по вечерам после работы домой, он заставал уставленный объедками стол, одеколон, разлитый по туалетному столику, ком грязного белья, валяющийся возле кровати, раскупоренную бутылку дешевой водки, не закрытую крышкой, и соседского кота в раскрытой форточке, который, восседая как птица на жердочке, смотрел на Сосновского с надменным и каким-то укоряющим видом.

Трудно было бороться. И Володя постепенно махнул на все это рукой. Выбросив объедки в мусорное ведро, вылив водку в унитаз и шуганув наглого кота, он занимался своими делами, больше не пытаясь наводить ни порядок, ни чистоту.

Но то, что заставило его замереть посреди прихожей, как столб, было не запахом. Это были звуки — мерзкие звуки, которые доносились из раскрытой двери. Отвратительное пыхтенье, гадкий, вульгарный смешок, скрип пружин дивана, хриплая одышка — так дышат пьяные грузчики после разгрузки вагонов, какое-то нечленораздельное бормотание... Володя почувствовал, как вся кровь отхлынула от его лица, когда он услышал эту отвратительную, пугающую смесь.