Солдат императора

Мы оказались на одном судне, запертые со всех сторон волнами. Деваться было некуда, в конце концов, более близких людей вокруг не нашлось и мы принялись дружить. Так бывает, когда люди пытаются убить друг друга. Возникает какая-то связь. Если повезло остаться в живых, связь никуда не пропадает. Есть шанс подружиться, а ведь нас не только потухшая вражда и смертельный поединок объединяли. Еще и память о Заре… не ведаю, что крепче.

Первые дни диалоги не отличались разнообразием и оживленностью.

— Доброе утро, — говорил я.

— Утро доброе, — говорил Франциско.

И все. Лучше б в морду дал, так обычно комментировал подобные разговоры Кабан. Вроде того, что чувства более ярко проявляются. Интереснее.

Потом я принялся подкалывать моего навязанного приятеля.

— Привет. Ты с утра похож на жопу. — Я сам выглядел немногим лучше, и ощущения были те еще, так как накануне мы всем воинским контингентом устроили на борту тихую, но очень вдумчивую попойку.

— Здорово, гад! — Беззлобно приветствовал испанец. — Тебе никогда не говорили, что ты ужасно храпишь? Как с тобой женщины общаются?

— Это я только с перепою.

— А с перепою ты почти всегда!

Ну что же, это уже похоже на беседу, если не друзей, то коллег по опасному ремеслу.

Постепенно испанец влился в коллектив, и я перестал на него крыситься. А он на меня. Де Овила обладал невероятно выразительным взглядом и, так сказать, аурой. Если ты ему не нравился, вокруг создавалась настолько душная атмосфера, что мухи на лету дохли. Сей неприятный эффект, столь заметный по началу, более не проявлялся.

Утро на корабле начиналось с дежурных взаимных упреков ритуального свойства.

— Ты опять храпел.

— А ты опять пердел.

— В Испании мыться не принято? От тебя воняет.

— А у тебя волосы в носу!

— Ну?

— А у меня на заднице. Давай свяжем?

И так далее, если рядом оказывались бойцы, неизменно раздавалось громогласное бу-го-га, распугивавшее даже дельфинов. А они оказывались часто, я бойцов имею ввиду, ибо, куда на корабле спрячешься?

Нашлось у нас о чем по общаться. Он в армии был не новичок, да и я успел послужить, дай Боже. И знакомых общих отыскали. Много разговоров было о Павии — самом сильном военном впечатлении молодого испанца. Еще бы, в пятнадцать лет загреметь в самый центр такой мясорубки!

После ему довелось дойти до Рима под началом Шарля де Бурбона, штурмовать его, биться на улицах, лезть на стены замка Святого Ангела под свинцовым дождиком. И после победы замечательно погулять среди покоренного населения.

Как и ожидалось, большинство россказней про зверства ландскнехтов и испанцев оказались враньем. Естественно солдатня вела себя безобразно. И грабили и насиловали, даже поубивали кого-то. Непорядок, но очень далеки эти эксцессы от того, что в самом деле могли устроить наши в завоеванном городе, зная их способности. А так… ну побегали под окнами папской резиденции с чучелом понтифика и кучей ландскнехтов, наряженных кардиналами. Сожгли потом чучело. Погорланили песенок. Напились. Велика беда? А разговоров-то было! Вот если бы не чучело сожгли, а папу, тогда другое дело!

— Знаешь, Пауль, в Риме все тихо было. Есть с чем сравнить. Было дело, давили мы восстание моранов. Тогда солдаты отличились. Я не барышня, но от такого аж наизнанку выворачивало. Всех одной гребенкой мели: мужиков, баб, детей. И евреев и цыган, даже крестьян наших бывало по ошибке… Кто под руку попадет. Я ж тогда с Зарайдой познакомился… Не дал её на пику надеть…

Вот так новость! А она ничего и не рассказывала. Она, правда, вообще очень мало рассказывала. Молчала в основном, или расспрашивала.

С того разговора началась настоящая дружба. Я так был благодарен испанцу, что спас Зару! Если бы не его чувствительность, странная для профессионального солдата, никогда бы нам не встретиться. Лежать бы к тому времени Заре в земельке обглоданным скелетом, рядом с её сынишкой.

Признательность заставила открыть душу испанцу. А он ответил тем же. И стали мы не разлей вода, тем более, что времени было хоть отбавляй. Армада едва плелась, то и дело бессильно врастая в неподвижную штилевую синеву. Делать на борту было нечего, только настоящие моряки об нас спотыкались, ругали рыбьим кормом, сухопутными крысами и балластом. Вот мы и общались, пока возможно.

Подумать только! Этого умного, тонко чувствующего, незлобивого и даже жалостливого человека я чуть не располовинил мечом! Судьба… Женщина… Чего они только не сотворят с нашим братом!

Однажды перед сном де Овилла держал меня за пояс, пока я мочился «про запас» в волны с наветренного борта. Я упоенно журчал, а он сказал задумчиво: «не могу я, Пауль в солдатах. Не могу, противно. Людей жалко. Сколько их полегло у меня на глазах! Иногда, кажется, брошу все, а никак не выходит. Раньше не замечал, а теперь после боя трясет всего».