Солдат императора

– Кругом предатели! Завистники и предатели! И возраст, проклятие, возраст! – Челлини лежал в постели, укутанный одеялом. Тело его сотрясала жесточайшая лихорадка. Приступ оказался нешуточный, так что прославленный художник всерьез готовился отойти в лучший мир.

– Умираю, – так прямо и сказал, отсылая служанку. А еще подумал, что Персей его, пожалуй, увидит свет, который ему самому зреть более не суждено.

Служанка взялась было причитать и уговаривать его, всячески ободряя. Но что толку было в ее словах, когда статуя – венец его немалых трудов – рождалась в муках в полуразрушенной мастерской, а он не мог по слабости телесной, что внезапно сковала его тело, сделать все своими руками, вынужденный довериться работникам и подмастерьям!

Бенвенуто бабские причитания были только в тягость, да и какое в них утешение?! Он отослал домоправительницу Фиоре ди Кастель, повторив, что до завтрашнего утра ему не дожить.

Какая досада, право! Сколько было сделано, какие трудности и препятствия сокрушены! Сам диавол, кажется, в буквальном смысле пускал пыль в глаза и насыпал песку на оси колесницы его судьбы. Но Челлини все преодолел, и теперь его Персей стоял, запечатанный в земляную форму под содрогающимся от жара горном. А художник валялся в спальне, содрогаясь от жара не хуже того самого горна.

Он то и дело порывался встать, бежать в мастер-кую, но каждый раз падал на ложе, не в силах пошевелиться. Упрямое сознание и воля его никак не желали покидать измученное тело, подарив сон и забытье. Бенвенуто каждую секунду оставался разумом возле раскаленного горна, что вот-вот должен был оплодотворить форму потоками жаркого бронзового семени.

И о каком покое могла быть речь! Ведь он умирает здесь, а там его Персей рождается без него! А среди подмастерьев он небезосновательно подозревал вредителей, подкупленных или невесть еще как науськанных этой скотиной Баччо Бандинелло[114]. Ох, не зря он не раз и не два в глаза презрительно называл его Буаччо[115]

и задавал перцу под хвост этой бездарности.

«Уверен, что не обошлось здесь без денежек герцогского мажордома Пьера Франческо Риччи, поделом досталось его проклятой голове. Правду говорят, если Бог хочет наказать – лишает разума», – думал Бенвенуто, и тоже с полным основанием. Со сказанным синьором они ссорились неоднократно из-за жадности и вороватости последнего. Сколько крови он испортил ему еще во время постройки мастерской! Сиятельное серебро благословенного Козимо в значительной мере до работ не доходило, оседая в бездонном кошельке казнокрада.

* * *

А как замечательно все начиналось! Когда его вызвали из Франции на родину, во Флоренцию, Челлини сорвался с места не раздумывая, хотя король Франциск и осыпал его милостями. Статуя Марса, опять же, была неокончена, а Бенвенуто терпеть не мог бросать начатую работу. Но выехал тут же, не откладывая. Ведь он так давно не ступал по земле прекрасной своей родины. И самое главное – появилась возможность изваять Персея, о котором он мечтал и неоднократно примеривался, но так и не сумел изготовить в той или иной форме.

Эскиз буквально жег ему руки. Давняя безумная история, в результате которой получился тот самый рисунок и которая окончилась его изгнанием из города, все еще стояла перед глазами, как будто это было вчера. Не вчера, к сожалению. Со времен вечнозеленой беззаботной юности много лет минуло. Тогда все казалось возможным, его дар не знал преград, а руки требовали новой, неизведанной работы.

Нынче все уже позади. Хотя мастерство и возросло многократно, и талант ярко горит, и сила в руках осталась, а все равно превратился неугомонный художник из мальчика в старика. Пора было задуматься о жирной точке, черте под всеми его трудами. Персей, фигуру коего он представлял до самой мельчайшей детали, буквально рвался в этот мир, обещая славу и память в веках.

И вот – приглашение с родины. Обругав себя старым ослом, Челлини покинул спокойное пристанище под сенью щедрой длани французского самодержца и рванул на юг. Во Флоренцию. К интригам. К завистникам. К препонам. К славе.

* * *

Герцог Козимо – покровитель искусств, арбитр изящества – встретил его на вилле Поджо-а-Кайано, что украшает местность в десяти милях от Флоренции.

Роскошная зала, убранная гобеленами и наилучшими античными скульптурами, вызолоченное кресло, благосклонный взгляд знаменитого владыки, надменный взгляд его испанской супруги, незаметная суета слуг. Челлини, привычный обращаться без стеснения и страха с вершителями судеб, просто и прямо стоит посреди великолепия, ведь он сам – творец, красота – его жизнь.

Герцог выдержал приличествующую паузу.

– Мой Бенвенуто! Мы рады видеть тебя в нашем доме, на нашей земле! – Козимо небрежно одергивает широкий рукав и указывает гостю на кресло пред собой.

– Я ваш покорный слуга, ваша светлость! – Челлини почтительно гнет спину и усаживается. – Что будет угодно вашей милости мне повелеть?