— Однако ты его видишь, — Дарт хлопнул ладонью по груди и потянулся к фляжке. — Объясни мне, Руун, кто же такие ваши воины? Те, что бьются сейчас с корзинами?
— Разве н-не понятно? — Язык Рууна слегка заплетался. — Я ведь с-сказал: воины — с-сыновья пятнадцати отцов… ссс… с-сборщики фруктов и ягод… п-плетельщики корзин… а есть такие, что делают ремни и паруса или ищут раковины… или добывают таато и деревья для плотов… вс-се молодые, еще н-не избранные женщинами… Оч-чень с-свирепые и смелые!
— А кто твой брат Кордоо? Вождь, опытный в делах войны?
— Аррхх!.. Он — С-судья, н-не опускающий хвост… он мирит тех, кто с-спорит… с-спорит из-за плодовых деревьев или отмелей с раковинами… Вс-се его с-слушают! Вс-се! И в Грр-ремучих Гейзерах, и в Рр-радужных Водах, и в Сс-серых Осыпях… П-потому его и п-послали!
Фляга показала дно.
— Кажется, у тебя опустился хвост, — заметил Дарт.
— Н-не может б-быть!
Руун встал. Стоял он довольно прямо, но лишь по той причине, что хвост еще слушался хозяина. Руун обхватил им ближайшую подпорку галереи.
— Ещ-ще?
— Конечно. Сделайте милость, сударь мой.
Руун исчез, но вскоре объявился с полной фляжкой, которую они прикончили в добром и нерушимом согласии. Беседа тем временем продолжалась и становилась все теплей и доверительней; Дарт спрашивал, Руун с охотой отвечал, и, хоть его речи были уже невнятными, молола мельница исправно, и мука сыпалась в мешок. Наконец, заикаясь и дергая хвостом, он принялся рассуждать о тактике, стратегии и военной доктрине. Сводились они к тому, что даннитские храбрецы, объединившись в Лиловых Долинах с отрядами рами, двинут пешим ходом в предгорья, к дыре, откуда били молнии; а там и джолты подойдут — по милости Элейхо, не одни, а с клеймсами да керагитами. И будет у дыры так много смелых и свирепых воинов, что не пробиться к ней бесхвостым жабам! У них опустится (тут шел неясный термин, связанный с физиологией чешуйчатых)… и если вывернуть наизнанку (это уже касалось их репродуктивных процессов)… то жабьи яйца (вывод невероятный, но крайне оскорбительный для самок тьяни)…
Изложив свое мнение о расе тиан, Руун расслабился, свесил голову и начал похрапывать. Дарт спать не хотел. Вино играло в его жилах, но не туманило мысли, а подгоняло их, как гонит всадник притомившегося скакуна. Под этим кнутом мысли ускорили бег, а затем обернулись видениями: будто сидит он не на даннитским плоту, а у стола в харчевне, который прогибается под дюжиной бутылок, кубками с вином и блюдом с каплунами, и будто пирует и пьет не один, а в дружеской компании. Их было трое, его друзей; фигуры их тонули в полумраке, но лица он видел отчетливо — пожалуй, впервые с тех пор, как пробудился к новой жизни на Анхабе.
Одна физиономия — грубоватая и щекастая, пышущая уверенностью и силой; лицо другого — юное, с черными глазами и щегольскими усиками, с румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком; черты третьего, мрачного сурового мужчины, поражали тонкой красотой и благородной бледностью. Эти трое казались такими разными, такими непохожими друг на друга! Объединяло их лишь одно: они взирали на Дарта с любовью и упреком.
— Что же вы наделали, друг мой! — произнес бледный. — Явились в тихий край, посеяли соблазн в мирных душах… Нехорошо!
— Дьявольский соблазн! — поддержал юноша с румяными щеками. — Эти бхо, эти гомункулусы, которых жаждут местные пейзане, — порождение дьявола! Я в том уверен — ибо, как говорят нам святые отцы, дьявол поспевает всюду и всюду строит каверзы и раздувает неприязнь. Представьте, что теперь произойдет: у вашей ямы встретятся союзники, хвостатые и бесхвостые, и будут резать этих… как их… чешуйчатых жаб… Ну а чешуйчатые будут резать хвостатых и бесхвостых… Не правда ли, веселая картина?
— И чем бы ни закончилось побоище, кто бы ни победил, оставшиеся передерутся меж собой, — заявил щекастый. — Готов прозакладывать в том свою бессмертную душу и новую перевязь! Шитую золотом, из лучшей кордовской кожи!
— Так, без сомнения, и случится, — грустно усмехнулся бледный. — Гордыня, зависть, неприязнь к чужакам и жажда обладания… Разве вы не помните, что на Земле терзают и убивают по тем же пустым причинам? Разве не помните, как погибла ваша возлюбленная? Не позабыли еще ее имя?
— Не позабыл… Я так хочу вернуться! К вам и к ней…
— К нам вы уже не вернетесь. Tempus fugit — время бежит, как говорили римляне… Однако не сожалейте об этом, а думайте, как уменьшить жертвы, если нельзя исправить всего содеянного. — Бледный, с благородным лицом, вздохнул и покачал головой. — Мне жаль вас, мой несчастный друг… вы виноваты, вы развязали здесь войну… Не рыцарский поступок!
— Что же я мог сделать? — возразил Дарт, опуская глаза. — Я всего лишь наемник, а значит, игрушка чуждых сил, раб обстоятельств…
— Вы — не игрушка и не раб! Вы — человек благородной крови! Я понимаю, обстоятельства есть обстоятельства… они довлеют над нами, и часто мы не можем их переменить… Но всюду и везде обязаны повиноваться велениям чести! Помните об этом, друг мой!