Солдат удачи

— Помните! Помните! — вскричали щекастый и юный щеголь, и Дарт с удивлением почувствовал, что кто-то из них пинает его ногами в ребра. Совсем не по-дружески, а с неприкрытой злостью.

Он завертел головой, и щекастый с бледным внезапно исчезли, вместе с харчевней, столом, бутылями и кубками, оставив их с юношей наедине. Пинки продолжались. И юноша выглядел как-то странно — не прежний друг, а будто иная, совсем незнакомая персона.

— Что вы себе позволяете, сударь? — с холодной яростью вымолвил Дарт, касаясь рукояти шпаги. — И почему?

— Почему? — Юноша наклонился над ним, и лицо его стало меняться, словно у анхаба-метаморфа: пропали усы, зрачки из черных сделались серыми, губы — более яркими и пухлыми, а прядь смоляных волос, свисавшая на лоб, вдруг превратилась в золотистый локон.

— Почему ты валяешься здесь, рядом с хвостатым отродьем, упившимся тьо? — сердито кричала Нерис. — И почему от тебя разит, словно из вонючей фляги? Ты пробовал перебродивший сок? Даннитское зелье, которым они травят насекомых — тех, что водятся в их шкурах? Отвечай, маргар! Ты пил его? И ты еще не умер?

— Отнюдь, моя красавица. Я жив и даже не опустил хвост.

Дарт поднялся на ноги, чувствуя, что плоть его не так воздушна и легка, как днем. Тучи затягивали небо, стало темнеть и холодать, поток струился быстрее, торопясь из полярного океана к кольцевому, а флот уже поворачивал — но не налево, а направо, не к поросшей зеленым лесом земле каннибалов, а к более гостеприимным берегам рами. Тут, за мысом, была просторная бухта среди индиговых мхов, зарослей синих коленчатых бамбуков и деревьев харири. Мхи выглядели густыми и сочными, бамбук — прямым, словно корабельная мачта, а деревья — похожими на пучки длинных плоских досок в серой коре, торчавших прямо из земли, причем были усеяны вместо ветвей и листьев крепкими шипами и большими, размером с конскую голову наростами. Харири играли важную роль в хозяйстве аборигенов: доски-стволы годились для лодок и кораблей, шипы — для наконечников пик, а из наростов гнали беловатый сок, напоминавший молоко.

— Мне приснился вещий сон, — сказал Дарт, всматриваясь в близкий берег.

— От тьо? Пьющим тьо Предвечный не посылает снов! Таким, как этот! — Презрительно оттопырив губу, Нерис пнула храпевшего Рууна. — Ты валялся рядом с ним, а вещие сны даруются мужчине, который спит на ложе ширы!

— Тем не менее я видел сон… видел уголок Парижа… уютное место, где едят и пьют… видел кубки, полные вина… видел друзей, чьи лица почти позабыты, и слышал их речи…

— Что же они сказали? — Женщина с недоверием прищурилась.

— Напомнили о долге… и о прошлом, — ответил Дарт.

Он смотрел на Нерис, но перед ним плыло лицо Констанции.

* * *

Как всегда, Дарт поднялся в ранний час, в сумерках, еще не сменившихся алым утренним временем. Покинув каморку, отведенную им на втором — почетном — этаже башенки, он вышел на галерею, где, опираясь на копья, дремали часовые, и принялся размышлять о вчерашнем видении.

Ментоскопирование, которому он подвергался на Анхабе, не было мучительной или насильственной процедурой. Смысл ее состоял в том, чтобы получить сведения о Земле и поисках, проведенных в других мирах, считать объективную информацию, не искаженную словесной передачей. Все, что случилось в период вояжа, все увиденное и услышанное, все действия разведчика, его ощущения и мысли переходили в мнемоническую запись, служившую баларам Ищущих источником для анализов и размышлений. Эти сведения не исчезали совсем из ментоскопируемого мозга, но погружались в такие его глубины, откуда извлечь их Дарт не мог. То было частью платы за жизнь и молодость, взимаемой анхабами; он владел не своими воспоминаниями, а лишь их смутным призраком.

Но неужели память его пожелала проснуться? Здесь, на Диске? Раньше он не видел лиц друзей — они скрывались в тенях, таились под широкополыми шляпами, неразличимо мерцали в полумраке. Но на этот раз… На этот раз он разглядел их и вспомнил! Пусть не имена, но хотя бы лица… И друзья говорили с ним! Напоминали о рыцарском долге! Призывали уменьшить жертвы, если нельзя исправить всего содеянного…

Он просидел на галерее до тех пор, пока данниты на берегу и на плотах пробудились, привели в порядок мех, сняли тенты, защищавшие от дождя, погрузили корзины со съедобными плодами и развернули паруса. Вскоре рой катамаранов покинул гостеприимный берег, затем вода у края бревен вспенилась и забурлила — это стали трудиться таинственные бхо, прикрепленные к днищам плотов, — и флотилия медленно, с неторопливым величием выплыла из бухты.

Позавтракав сладкими мучнистыми клубнями и беловатым соком харири, Дарт поднялся на смотровую площадку. Роль ее выполняла кровля третьего этажа, обнесенная столбиками с перилами; здесь стоял большой барабан с деревянными колотушками и находились два барабанщика и три сигнальщика с горнами-раковинами. У барабана маячила плотная фигура Кордоо. Он грыз продолговатый оранжевый плод, сплевывая за перила мелкие семечки.

Приблизившись к адмиралу, Дарт досадливо сморщился, крякнул и с натугой присел.