Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты

А б и х. Но ведь это сродни астрологии! Научное содержание вашей теории очевидно, но ее следствия совершенно ненаучны.

Х л е б н и к о в. Мои «Доски судьбы» – скрижали временной координаты. Они должны быть использованы для калибрования времени, они задают его шаг.

А б и х. Но мои возражения еще и в том, что универсализм мировой истории, который утверждает ваша теория, он несправедлив. История Америки может быть вполне обособлена, и на нее смысл исторических событий, происшедших в Европе, распространяется не вполне.

Х л е б н и к о в (сердито). Но вы ведь сами сторонник мировой революции! И вам следует понимать, что история должна кристаллизоваться вся целиком, предстать в конце времен одним ясным кристаллом секунд, часов, тысячелетий…

Четвертая сцена. Доброковский начал по заказу политотдела лепить Колумба. Но мореплаватель не вышел ни статью, ни обликом, а получился прямо-таки кривобоким, и Доброковский срывает, срезает с него одежду, шпагу, заглаживает лицо. Хлебников сидит на месте, где только что одевалась натурщица, грузная рябая девка с дынными грудями и огромными ореолами сосков. Доброковский некоторое время присматривается к Хлебникову, начинает его лепить из скульптуры Колумба.

Д о б р о к о в с к и й (отдергивая штору). Наконец-то выяснилось, солнце теперь жарит.

Х л е б н и к о в, окутанный облаком табачного дыма, полного молочных клубов солнечного света, оборачивается к окну, жмурится. Встает, идет к выходу.

Д о б р о к о в с к и й. Куда вы? Я же лепить вас собрался.

Х л е б н и к о в. Пока снова не захолодало, пойду проведаю Вячеслава.

Уходит.

Пятая сцена. Хлебников стоит с винтовкой у кассы политотдела. Его обтекает очередь, с ног до головы бесцеремонно оглядывая косматое чудище. На лице поэта – отсутствие. На голове – поверх косм – небольшая шапочка-кубанка.

Восьмая сцена. Хлебников бродит по комнате, вдруг присаживается за стол, чтобы записать лозунг или стихотворную строчку. Обедает в столовой, жадно поглощая пшенную кашу. Шепотом мучительно преподает ораторское искусство в Военно-морской школе. Живет в комнате среди рукописей, дров, книг, подрамников, кусков глины для лепки, сундуков, табуреток и плакатных холстов, спит рядом с буржуйкой, на которой варят клей, кипятят в ведре чай. Под потолком едва светит угольная лампочка, неистребимо пахнет красками. Хлебников мастерит самокрутки, доставая табак из женского ридикюля. Матросы почитают его великим человеком. Наслушавшись от них рассказов о пиратстве, процветавшем на Каспии еще в недавнее время, поэт мечтает захватить какой-нибудь корабль, сделаться пиратом. Матрос Самородов рассказывает ему о каспийском острове Ашур-Аде: луга острова цветут круглый год, изобилуют дикими тюльпанами, нарциссами, цветами кактусов, близ побережья острова красная рыба имеет сильный ход, пропитаться легко. Хлебников, очарованный описанием острова, на котором еще остаются здания метеорологической станции, предлагает устроить там резиденцию Председателей земного шара.

Хлебников гуляет по холмам мыса Баилов, посещает нефтяные площади. Голодает. Вечерами расспрашивает матросов о Персии, может слушать рассказы о ней вечера напролет. Любит играть словом, повторяя его на разные лады, вправляя в двустишия странной и сложной формы. Увлекается гороскопами, составляя их с помощью длиннющих выкладок, которыми покрывает азартно бесчисленные листы бумаги. Ходит ссутулившись, будто против ветра, походка пружинящая. При встрече отдает честь. Часто его охватывают приступы слабости. Иногда ему приходится ложиться и отлеживаться неделю, больше. Всё вокруг усеяно листками его черновиков. Единственная книга при нем – Уитмен. В глазах живет встревоженность, при внезапной встрече – испуг. Хлебников слаб, очень слаб.

Девятая сцена

. Хлебников в гостях у дервиша. Дервиш всю ночь читает Коран. Хлебников кивает головой. На рассвете Хлебников собирается уходить. Дервиш дарит ему посох и шапку.

Десятая сцена. Хлебников завершает агитплакат и сочиняет теперь подпись к нему. Двухцветная плоскость в черной и красной красках изображает рабочего, разрывающего клеть земного шара, сплетенную из меридианов и параллелей.

Одиннадцатая сцена. На середине улицы, ссутулившись, стоит высокий, плечистый человек в длиннополом сюртуке и персидских шальварах, с непокрытой большой головой, волосы его, никогда не знавшие гребешка, достигают плеч. Человек сосредоточенно смотрит под ноги. К нему подходят красноармейцы, но не рискуют обратиться, переговариваются в толпе: «Малахольный…» Вдруг кто-то восклицает: «Братцы, так это же Хлебников. Пророк и вождь футуризма!»