Солдаты мира

— Вот именно, — горько усмехнулся Ларин. — Ну а зачем тебе эта спокойная совесть? Ее ведь на хлеб не намажешь, и в рай с ней не попадешь. И с чистой, и с грязной совестью все равно больно умирать.

— В том-то и дело, что с грязной больнее, — на лету подхватил Родион.

— Впрочем, это пустой разговор. Давай спать. Вечером всегда на дурацкие мысли тянет. Жить надо, Цветков, а не рассуждать, — поспешил закончить Ларин, заметив, что на него с насмешливым любопытством смотрят ребята: для них его разговорчивость была неожиданной.

— Можно с успехом совмещать и то и другое, — улыбнулся Родион.

3

От караульной палатки до третьего поста было метров двести, но взбираться приходилось на сопку под встречным ветром, и Родион скоро взмок. Шагов за десять до штабной полковой будки их резко окликнули:

— Стой! Кто идет?

— Разводящий со сменой, — как ни в чем не бывало ответил сержант Телятин.

— Разводящий ко мне, остальные на месте! — приказал знакомый голос.

От машинного колеса отделилась мохнатая фигурка, ощетиненная влажно поблескивающим штыком, и Родион с радостью узнал Кольку Фомина. Шерсть на его шапке и на тулупе кудрявилась сизым куржаком. Над губой невесомо дымился серебряный пушок.

Колька с бывалой солидностью сдал пост Родиону и в конце хитровато улыбнулся.

— Первый раз в карауле?

— Первый, — смущенно буркнул Родион.

— А я двадцать первый. Ну, счастливо оставаться. Спать захочешь — три виски снегом.

Родион запахнулся в тулуп и медленно зашагал вдоль колонны машин. Возле дивизионной будки он остановился и, не вытерпев, заглянул в запаянное морозом окошко. За столом смутно маячило усталое лицо комдива — он что-то чертил красным карандашом на карте. В желтоватой мерцающей глубине угадывался острый профиль майора Клыковского. Сбоку, откинувшись на спинку кровати, полулежал старший лейтенант Сайманов с широко расстегнутым воротом гимнастерки. Узловатыми пальцами он теребил струны на гитаре и пел какой-то старинный романс. Голос у него был простуженный, срывающийся, но в эту холодную лунную ночь, среди угрюмых сопок, рядом с шахматной стройностью солдатских палаток, похожих издали на древние шатры, от этого голоса было невозможно уйти: он приносил жгучее чувство нерасторжимости с миром, ликующее сознание, что он живет в нем.

Замполит вдруг прекратил петь и отложил гитару. Потом резко поднялся, взял папиросы со стола и вышел из будки. Родион замешкался и успел только отпрыгнуть в сторону. Сайманов весело прищурился.

— Что вы тут делаете, Цветков?

— Слушал вас, товарищ старший лейтенант. Благодарю за удовольствие.

Сайманов польщенно усмехнулся и, запрокинув в небо голову, очарованно вздохнул:

— Какая лунища! Давайте пофилософствуем о вечности, о красоте.

— Мне уставом не положено. Я на службе. Караульный не должен отвлекаться посторонними разговорами, — удачно отшутился Родион.

— …Сквозь туман кремнистый путь блестит. Ах, Цветков! Мне сегодня исполнилось двадцать шесть лет. Это ужасно много. Для некоторых это целая жизнь. Вы любили?

— Нет. Не было желания.

— А у меня времени. Сколько на ваших часах?

— Ровно двенадцать.

— Через минуту наступит март. Первый день весны. Чувствуете запах подснежников?

— У меня насморк, товарищ старший лейтенант, — засмеялся Родион, которому вдруг стало удивительно хорошо. Он даже застыдился нахлынувшей нежности к Сайманову.

— Не будьте циником, Цветков. У вас это плохо получается. Что вы собираетесь делать после армии?

— Жить, товарищ старший лейтенант. Мне ведь тоже через полгода двадцать шесть стукнет. А я еще ничего не сделал для бессмертия. Не нарисовал самую свою талантливую картину, не полюбил самую красивую девушку, не нашел самого верного друга. Надо спешить жить.

— Я рад за вас, Цветков. Пожелаем друг другу удачи. Несите службу.

Сайманов погасил окурок и нырнул в будку. Желтый глазок окна, мигнув, потух.

Казалось, вместо с этим огоньком навсегда исчез с земли и последний человек, и теперь на пустынной планете не осталось никого, кроме рядового Цветкова, которому вечно шагать с обнаженным штыком вдоль колонны машин посреди бесконечной степи. И поэтому, когда за его спиной тяжело заскрипел снег под чьими-то валенками, Родион не сразу сообразил, что пришла смена, и команду «Стой!» подал слишком поздно, когда разводящий приблизился на расстояние штыка.

— Мух не лови, Цветков. Сдавай пост, — для порядка осердился сержант Телятин.

Махарадзе втиснулся в тулуп и приятельски подмигнул Родиону.

— Пост принят. Любимый город может спать спокойно.

— Счастливо оставаться, Теймураз. До встречи, — улыбнулся Родион и побежал догонять разводящего.

В караульной палатке было тесно. В правом углу малиново мерцала печка с отломанной дверцей. Эта печка славилась дьявольской прожорливостью, но на метр от нее зябла спина. Начальник караула лейтенант Янко, то и дело отрываясь от журнала, швырял в красную пасть времянки оплывшие смолой поленья и чертыхался. Родион увидел, что Фомин, приподнявшись с приземистых нар, машет рукой. Он присел на теплые доски и с наслаждением вытянул ноги.