Соленая купель

— Верно, — поддакнули матросы. — Теперь очередь за другими воюющими странами. Эх, жарко будет всем воротилам, которые затеяли эту войну! Рано или поздно, а призовет их народ к ответу.

Домбер, сверкая глазами, продолжал:

— При первом же случае еду в Россию. Посмотрю, что там делается. Только сначала нужно дома побывать. Давно не видался с детьми.

— Самое лучшее, что ты придумал, друг… — одобрили товарищи и заказали по рюмке виски.

Потом пили за погибших ребят — Луиджи и Карнера.

За буфетом, озирая публику привычным взглядом, стоял сам хозяин, краснолицый голландец. Бокалы в его руках быстро, как у фокусника, наполнялись спиртными напитками. Он то и дело выдвигал ящик, ссыпая туда гульдены, американские доллары, немецкие марки, итальянские лиры, испанские пезеты, французские франки.

Когда орионовцы вышли из этого кабака, Домбер, решивший отправиться в бординг-хаус, незаметно исчез. Остальные заходили из одного бара в другой, точно с молебном.

Лутатини, захмелев, начал пошатываться. Но мозг его продолжал воспринимать окружающую жизнь остро. Он видел моряков, явившихся сюда с разных широт южного и северного полушарий. Вечное море сделало их всех одинаковыми, хотя и не изменило основных черт лица и цвета кожи. Все они направлялись к кабакам, сверкающим огнями, опустошая свои карманы и отравляясь алкоголем. Лутатини подумал: «С чего начинают свои рейсы, тем и кончают». Улица шумела музыкой, женским смехом, пьяными голосами. А из гавани, из мира стапелей, доков и якорных стоянок судов, раздирая огнистую ночь, доносились в город пароходные гудки. В этом реве пара, заключенного в железо, как будто было напоминание морякам, что они лишь временно находятся на берегу и что скоро им снова предстоит качаться на волнах, уноситься в исступленность бурь, пробиваться через блокады субмарин. Придется ли еще раз вернуться на землю? Моряки торопились одурманить голову хмелем, насытиться хотя бы обманным счастьем. Разрастался буйный задор. Им заражался и Лутатини. Обращаясь к своим товарищам, он горячо заговорил:

— Я познал каторжный труд галерников, человеческое бесправие. Я пережил ад наяву. Мне хочется пойти с вами дальше, окунуться в самую глубь человеческого омута. И только после этого я скажу людям слово, но не такое, какое говорил раньше. А пока — еще по рюмке виски.

— О, вы наш вечный друг, — ответили матросы и полезли к нему целоваться.

Лутатини обнимал их всех. Они были для него родными братьями, самыми близкими людьми. Ведь это они выручали его на корабле из бедственного положения, когда ему грозила смерть.

Орионовцы добрались до самого богатого кабака с большим танцевальным залом. Стены в нем были зеркальные, разрисованный красками потолок поддерживался квадратными колоннами. С потолка свешивались круглые плетеные корзинки, раскрашенные в синий цвет и обрамленные живыми красными цветами. Горели большие электрические люстры. Зал, сверкая огнями, создавал феерию. По сторонам, вдоль стен, в несколько рядов стояли столики, за которыми сидели мужчины и женщины, уничтожая вина, фрукты, закуски, сладости. А середина зала, на одну ступень ниже, с паркетным полом была отведена для танцев. Неслись звуки струнного оркестра. Между колоннами под звуки музыки танцевали танго. Зеркальные стены, повторяя движения, увеличивали размеры зала и число людей.

Женщины, как и мужчины, представляли собою смесь национальностей: крупные и большеногие голландки, поджарые и плоские, как доска, англичанки, солидные и пышнотелые немки, изящные и порхающие, как мотыльки, француженки, знойно смуглолицые итальянки и почти совсем уже черные, но больше других сохранившие крепость своего тела арабки. За время войны они слетались сюда, как птицы на маячный огонь. Много ли в Европе еще осталось таких нейтральных уголков, над которыми бы не реяли стальные самолеты, сбрасывающие бомбы? А главное — здесь теперь больше было золота, чем в странах, разоренных войною. И эти самки в разноцветных шелках, в шляпках и без шляпок, обнаженные как раз настолько, чтобы сильнее ослепить мысль и взбудоражить чувства моряков, не знали и не хотели знать, что такое национальные враги. Пусть там, на полях сражений, льются реки человеческой крови. Для них это было безразлично. Охваченные страстью наживы, хотя бы ценою необузданного распутства, немки льнули к американцам, француженки — к немцам, итальянки — к туркам.

Моряки, раскаленные желанием женской ласки, пьянели страстью, не думая уже о страшных последствиях. Возбуждение росло. Обманная красота казалась реальной. Женщины становились все увлекательнее и прекраснее.

Лутатини оглядывал зал, на момент представил себе, что должен чувствовать здесь, в этом ослепительном зале, среди женщин, блещущих голыми плечами и спинами, какой-нибудь кочегар, не видавший целый месяц берега, целый месяц проработавший в глубине кочегарки, около невыносимо жарких топок и котлов. Такого кочегара никакие моральные швартовы не могут удержать от соблазна.