Солнечные дни

— Совершенно точно-с. Телеграмма делового характера от них мне-с была. То есть от Макса. — Он усмехнулся. — 15-го, это уж совершенно точно-с, — повторил он.

Он пристально глядел на Лидию Алексеевну и ее волнение и беспокойство точно доставляли ему удовольствие.

— Так вот я хотела вас просить, — заговорила Лидия Алексеевна с беспомощным выражением, — не отложите ли вы окончательный ответ до 14-го? Видите ли, — она вся всколыхнулась, — я в вашей власти, но мне хотелось бы приучить себя к этой мысли. Немножко привыкнуть к ней. Освоиться… Видите ли, ведь я в вашей власти, — беспорядочно шептала она, — что же вам стоит? Не можете ли вы отложить до 14-го?

— Хорошо-с, — отвечал Жмуркин, несколько подумав.

— Благодарю вас, — прошептала Лидия Алексеевна, снова вся точно всколыхнувшись. — А чем вы можете засвидетельствовать перед Елисеем Аркадьевичем относительно нас? — вдруг спросила она, беспокойно потупляя глаза.

— Относительно вас с Максом? — переспросил Жмуркин. — А вот чем-с! — Он вынул из бокового кармана пиджака свою записную книжку и повертел ею перед глазами Лидии Алексеевны. — Вот этим самым! — добавил он, снова пряча книжку в карман. — Тут все по числам записано, — так не лгут-с! Дозвольте вас спросить, — вдруг переменил он тон: — целовались ли вы с Максом 14-го июня, на пророка Елисея, в комнатке возле буфета-с? Что же вы молчите-с? А второго числа того же месяца — у ограды сада в ихней усадьбе? А хотите ли я скажу вам, в каком вы платье сюда к Максу бегали-с? Хотите-с? Вот то-то и есть! Так не лгут. Вам не вывернуться! — добавил он и рассмеялся с злобным мучением на лице. — Не вывернетесь! — повторил он.

— Я это знаю, — зашептала Лидия Алексеевна, — я в вашей власти. И я хочу только, привыкнуть. Я знаю!

— И я вам эту отсрочку даю-с, — проговорил Жмуркин. — До 14-го-с!

Он подошел к двери и широко распахнул ее.

— Пожалте-с, когда так! Что же выстоите? До четырнадцатого-с, если уже на то пошло, будьте любезны!

Лидия Алексеевна быстро прошла мимо него, потупив глаза.

XX

Однако, этот расчет оказался не совсем верен, и Жмуркина поджидало некоторое разочарование. 14-го июля утром, совершенно неожиданно, в усадьбу возвратился Максим Сергеич Загорелов. Возвратился он счастливый, довольный и весь словно сияющий, так как поездка для него казалась вполне удачной, и все свои дела он обделал лучше и быстрее, чем рассчитывал. Вся усадьба снова увидела его красивую и сильную фигуру, с резкими и смелыми жестами, с звонким и решительным голосом. И тотчас же после своего приезда он с головой окунулся в дела, словно стосковавшись по ним, как по любимой женщине. Его видели в полях, где уже шла уборка, и на гумнах, и на скотном дворе, и на мельнице, у крутящихся снастей, и в лесу — намечающим будущие порубки и будущие насаждения. Он точно связывал собою воедино все работы в полях и лесах, на гумнах и на мельнице и как бы являлся душою какого-то громадного организма, какого-то сказочного чудовища, распростертого на берегах Студеной, обросшего зеленой щетиной лесов и золотистым пером злаков, мирно греющего горбатую спину своих холмов в свете безоблачных дней и жадно ревевшего у мельницы. И он являлся везде счастливый и довольный, окидывавший все свои начинания уверенным взором удачника. А Жмуркину неожиданный приезд Загорелова принес с собою некоторое разочарование, отодвинув самый решительный момент в его намерениях на неопределенное время. Жмуркин, конечно, был уверен, что его план нисколько не пострадал от этого в самой своей сути, так как Лидия Алексеевна по-прежнему находилась в полной его власти. Однако, он сознавал, что добиться свидания с нею теперь много труднее, и это раздражало и сердило его несколько. В то же время этот неожиданный приезд пробудил в нем и еще какое-то не вполне определенное для него чувство, мучительное и беспокойное, пронизывавшее его порою острою болью. Что это было за чувство и о чем оно напоминало ему, он долго не мог определить себе с достаточной ясностью; но каждый раз при его появлении в себе он беспокойно оглядывался на свой план, точно желая проверить, действительно ли он так неуязвим, как это казалось ему раньше. И каждый раз после самой тщательной проверки он убеждался лишь в строгой выдержанности этого своего плана и пытался успокоить себя, насколько мог.

Между тем Загорелов возобновил свои свидания с Лидией Алексеевной там, в старой теплице, как всегда. И теперь он находил в ней перемену. Она казалась ему грустной, точно чем-то озабоченной, как будто чем-то напуганной. При каждом малейшем шорохе она беспокойно вскакивала, тревожно озиралась, испуганно повторяла:

— Кто-то идет! К нам кто-то идет!

— Что с тобой, Лида? — спрашивал ее Загорелов, с участием заглядывая в ее глаза, в которых мерцал испуг.

— Я боюсь, — повторяла она, в испуге прижимаясь к нему, так что он чувствовал удары ее всполошившегося сердца. — Я боюсь, я очень боюсь, Максим!

— Чего?

— А вдруг кто узнает про нас? О нашей любви, о наших свиданьях вот здесь?

— Этого быть не может, — говорил Загорелов.