Солнечные дни

Между тем, Жмуркин беспокойно ходил по саду, мимо окон дома, и встревоженно поглядывал на танцующие пары, на Лидию Алексеевну и Загорелова, внимательно присматриваясь ко всему, что происходило в доме. Его осенила теперь новая идея. Он решился во что бы то ни стало добиться свидания с Лидией Алексеевной, хотя бы на единую минуточку. И пусть она искренно ответит ему, говорила ли она о нем Максиму Сергеичу, или же нет? И в случае удовлетворительного для него ответа, он сумеет, упросить ее навсегда сохранить все происходившее между ними в строжайшей тайне, обещая ей зато навсегда же оставить ее в покое. С этою целью Жмуркин и ходил мимо окон дома, желая как-нибудь дать знать Лидии Алексеевне о своих намерениях. Однако, долго он не находил никаких средств к этому, и это его мучило и угнетало. А потом он вдруг увидел тонную фигуру Лидии Алексеевны; она стояла, повернувшись спиною к раскрытому окошку, в трех-четырех шагах от Жмуркина. Он не выдержал, осторожно подошел к окну и, просунув руку, тихонько коснулся ее талии. А затем он поспешно нырнул в сторону. Лидия Алексеевна неторопливо повернулась лицом к саду, и по взволнованному выражению ее лица сразу же было видно, что она тотчас же догадалась, кто был этот коснувшийся ее. Сквозь ветки деревьев она увидала Жмуркина; он делал ей какие-то знаки. Убедившись, что за нею не следят, она торопливо прошла в сад.

— Что вам? — спросила она, стараясь быть скрытой со стороны дома. Ее встревоженное лицо выражало досаду.

— Мне нужно говорить с вами, — сказал Жмуркин.

Они говорили шепотом.

Ей показалось, что его лицо посинело, а его зубы пристукивали. Он точно страдал лихорадкой.

— Вы видите, теперь не время, — отвечала она, брезгливо пожав плечами.

— Мне нужно, — повторил он, тоскливо заглядывая в ее лицо, — и для вас и для меня нужно! Ради Бога! — добавил он уныло и просительно.

— К сожалению, не могу, — сказала она.

— А тогда я могу пойти туда, — он кивнул на дом, — и сказать всем, кто ты такая!

Последние слова вырвались у него удушливым возгласом.

— Тише же, ради Бога! — с мольбою прошептала она, беспокойно оглядываясь на окна дома. — Хорошо. Где же мы будем говорить? — добавила она, убедившись, что его окрика никто не слышал.

Он кивнул на свой флигелек.

— Там, ради Бога! — проговорил он. — Это нужно и для меня и для вас.

— Хорошо. Я выйду через час, — сказала Лидия Алексеевна после минутного колебания.

Она ушла, оставив его одного. Он прислонился спиною к дереву и о чем-то задумался, поглядывая в одну точку и беспокойно вздрагивая плечами.

Музыка стихла; дом тихо гудел веселым говором. Сумрачные аллеи сада стыли в неподвижной тишине. Жмуркин стоял все в той же позе и думал.

— Не мни-и-и-те! — вдруг прилетело из лесного оврага, словно гуденье колокола.

Все общество, переполнявшее дом, поспешно выбежало на балкон, толкаясь и пересмеиваясь с оживленными лицами.

— Это Спиридон, — сообщал всем веселый голос Загорелова. — Послушайте, что это за удивительный басище!

— Не мни-и-и-и-те, — между тем, летело из оврага, — я-яко приидо-ох ми-и-р во-овре-щи на землю…

— Удивительный голос! — тихо проносилось в пестрой толпе, затопившей собою всю платформу балкона. — Удивительный!.. Какая силища!..

— Не ми-и-р при-и-дох во-вре-е-щи-и… — катилось из оврага. — Но-о-о ме-е-е-еч, — высокий до пронзительности звук вдруг зазвенел в воздухе, как лязг скрестившихся мечей.

XXIV

Через час, когда в зале снова возобновились танцы, Лидия Алексеевна подошла к Анне Павловне.

— Простите меня, — сказала она ей, смущенно улыбаясь, — я сейчас ухожу домой и не буду ни с кем прощаться, кроме вас.

— Что так, родимушка? — спросила Анна Павловна лениво.

— Что-то зубы разболелись, — говорила Лидия Алексеевна. — Извините ради Бога меня, но я больше не могу!

Простившись с хозяйкой дома, она вышла на широкий двор усадьбы и на минуту задумалась. Затем она беспокойно огляделась и быстро двинулась к углу сада, тотчас же скрывшись за темною стеною кустарника. И тут она увидела Жмуркина; он стоял в сенях своего флигеля, слегка прячась за косяком двери, и не сводил с нее глаз. Она снова остановилась, прислушиваясь и озираясь, прижимая руку к сердцу с беспокойством в каждой черточке своего лица. Дом весело гудел. Звуки вальса уныло замирали в вершинах деревьев.

— Идите же, — прошептал Жмуркин, как бы чувствуя, что у нее не хватает решительности, — идите же!

Она все стояла в той же позе, придерживая рукою сердце, с беспомощным видом.

— Я не могу, — наконец, прошептала она, точно прося у него милостыни.

Он весь выдвинулся из-за косяка, с лицом точно потемневшим от бесконечных мучений и злобы.

— А когда так, так я могу идти туда! — вскрикнул он удушливо, словно его горло внезапно перехватило морозом.

Она вся сжалась и быстро юркнула к нему в сени, будто нырнула в воду.