Солнечные дни

Он быстро распахнул дверь во флигель, как бы приглашая ее войти туда, но она осталась в сенях. С минуту она молча смотрела на него; она стояла прямо перед ним, придерживая сбоку шелестящие юбки своего шелкового желто-розового платья, цвета лососины; ее лицо выражало уже теперь презрение, гнев, досаду. Это точно смутило его, и он молчал, беспорядочно хватаясь за голову, чувствуя, что злоба ушла из его сердца.

— За что вы мучаете меня так? — между тем, заговорила Лидия Алексеевна с выражением гнева, обиды и досады. — Что я вам сделала? За что? Какой вы гнусный! — вдруг добавила она с омерзением.

Он глядел на нее с тоскою и, беспокойно хватаясь за виски, думал:

«Зачем же я звал ее сюда? Боже мой, зачем я ее звал? Я не помню!»

Он не находил в себе ни единой мысли, точно весь его мозг превратился в кусок льда.

— Боже мой! — простонал он вслух, весь качнувшись перед ней с жалким видом.

— Вы вот до чего меня довели, — в то же время говорила Лидия Алексеевна, вся содрогаясь порою от гнева и омерзения, — вот до чего! Гнусный вы человечишка! — ее рука со свистом скользнула по шелку юбки. Она извлекла из кармана письмо. — Вы вот до чего меня довели! — говорила она, судорожно потрясая этим письмом перед лицом Жмуркина. — Я две недели, целых две недели! — ее голос внезапно сорвался, словно в нем зазвучали рыдания. — Целых две недели, — повторяла она, потрясая письмом, — хожу вот с этим письмом в кармане! «Прошу в моей смерти никого не винить». Поняли? — В ее голосе вновь зазвучали гнев и досада. — Вот до чего довели! И я решилась, — говорила она, — лучше головой в омут, чем вашей любовницей стать. Поняли? Прочтите, если угодно, гнусный, мерзкий, отвратительный человек! — Она потрясла перед ним письмом с выражением гадливости.

Но он не принял письма из ее рук; она снова спрятала его, скользя по шелку юбки и долго не находя кармана. Минуту они молчали оба. Только звуки вальса звенели в вершинах сада; Жмуркин прислушивался порою к этим тоскующим звукам, и ему казалось, что это поют деревья, жалуясь звездному небу на свою горькую участь. В его сознании точно все пришло в порядок.

— Что вы все о себе да о себе, Лидия Алексевна, — заговорил он, сердито усмехаясь, — все о себе да о своих муках! Промежду прочим, — добавил он, прижимая руку к левому боку, — промежду прочим, этим вашим письмецом вы меня не запугивайте… которое вы сейчас спрятали! Я очень хорошо могу соображать, что сей сон собой обозначает. Которое спрятали! Я не сумасшедший, — проговорил он членораздельно. — Я не сумасшедший и хорошо вижу, что вы его вместе с Максом сочинили для ради дальнейшей отсрочки. То есть пока меня не сотрут в порошок! — Он снова помолчал, как бы собираясь с мыслями. — И потом, — заговорил он, — что вы все о себе и о своих муках! Почему вы, Лидия Алексевна, о моих-то ни полсловечком не заикнетесь? Лидия Алексевна, — он вдруг весь качнулся перед нею снова, — Лидия Алексевна, — повторял он беспорядочно, — солнце ты мое безгрешное! Куда ты от меня ушло? — Он опустился перед нею на порог, закрывая лицо руками, точно сломленный чем. — Солнце, солнце, где ты? — шептал он в тоске.

— Ну, будет вам! — сказала Лидия Алексеевна с брезгливой досадой и гневом. И она вся шевельнулась, точно собираясь уходить.

Он порывисто вскочил и поймал ее за руку, уже весь преображенный иными чувствами.

— Куда ты? — прошептал он, весь сотрясаясь в диком порыве и перегибаясь к ней с потемневшим лицом. — К Максу? Да не пущу!

Она гневно простонала, пытаясь вырвать руки, вся извернувшись с выражением омерзения на лице. Он рванул ее внутрь флигеля изо всех сил. Она вся перегнулась, пытаясь вырваться, и слабо вскрикнула. И тогда он выпустил ее руки, но тотчас же ухватил ее одною рукой за грудь лифа, а другой он поспешно сорвал с токарного станка молот.

— К Максу? Да не пущу! — повторял он в бешенстве, весь перегибаясь к ней.

Он двинул ее вглубь флигеля, уронив стул, тяжело дыша от переполнявших его чувств.

Она снова вскрикнула, вся извертываясь с выражением испуга и отвращения.

— А-а? К Максу? — спросил он ее в последний раз свистящим шепотом и, взмахнув молотом, он тяжко ударил ее в висок.

Она упала, скользнув по стенке станка.