Солнечные дни

Тем временем произошло и хорошее событие. Преступление было раскрыто. Впрочем, ничего сложного в нём не было с самого начала. Стали проверять круг общения убитой – Медведевой Раисы Ивановны. Её близкий знакомый – Конюхов Степан Петрович, тоже бомж, сразу попал под подозрение.

Тем более, он во всем сознался, когда ему сказали, что есть неопровержимые доказательства – его отпечатки пальцев на орудии убийства. Он показал, что они вдвоем решили ограбить нашу квартиру. На это их подтолкнул тот факт, что Света уронила ключи возле дома и не заметила этого. В общем, ключ от квартиры, где деньги лежат, оказался у них.

А мне Света даже ничего не сказала. Они сделали ключи себе, старые подбросили Свете на другой день, а остальное было делом техники, как они думали. Но здесь не повезло. Когда они только вошли в прихожую, дверь кто-то стал открывать снаружи. Потом звуки прекратились, человек ушёл. Это, наверное, Света заходила, но что-то вспомнила и ушла.

Как раз после этого между подельниками разгорелся спор – уходить или нет. Тогда Конюхов в состоянии аффекта, как он сообщил, ударил Медведеву по голове тем, что под руку подвернулось.

«Эти бабы вечно всё испортят»,– прокомментировал он. Раиса Ивановна настаивала на том, чтобы довершить начатое – за это и поплатилась. Как сообщил Конюхов, он сделал всё правильно – когда он покинул место преступления, девушка, потерявшая ключи, попалась ему навстречу. Он думал, что Медведева жива, но она скончалась. Этого Конюхов не ожидал.

Но тогда Света должна была вернуться и увидеть труп. Значит, она знала о нём. И никому не сказала. Я не понимал ничего.

Когда всё уже улеглось, и я сообщил всем, кто знал об этом, чем дело кончилось, я вдруг неожиданно встретил Свету. Я уже и думать о ней забыл, а её вещи давно перевёз её маме. Но мы столкнулись на аллее в сквере – шли прямо друг на друга. У неё был какой-то уставший и грустный вид.

– Ты где была? – Спросил я, почему-то ничуть не удивившись.

– Я с убийцами не разговариваю,– отрезала она.

– Чего? – Вот тут я уже удивился.

– Это же ты убил ту бабу, кто же ещё? – Заявила она, глядя куда-то вниз и в сторону.

– С чего бы? – Усмехнулся я. – я с тем же успехом могу сказать, что это ты убила и скрылась.

– Да что ты!

Такая мысль явно не приходила ей в голову. Мне надоело разговаривать. Я даже не стал объяснять, что она глупо поступила. Даже не по отношению ко мне, а к себе и своим родителям.

– Вообще я человек слова,– сказал я, намереваясь закончить всё это,– но в данном случае слово придётся забрать. Не хочу больше ничего знать о тебе.

Я даже не стал говорить ничего про потерю ключа, про то, что она знала про труп и про то, что в трудные времена близким людям надо держаться вместе. Я просто пошёл дальше по аллее сквера. День был солнечный, тёплый, и мне было удивительно хорошо.

Однако на другой день утром я встал с каким-то странным ощущением: сердце покалывало и побаливало. Я долго думал, почему это происходит, пытался проанализировать свои ощущения, но на ум приходило только случившееся с Булгаковским Берлиозом перед встречей с Воландом, как «сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем» [6]. Страх, как Берлиоза, меня пока не охватил, но был и потихоньку нарастал. Я кое-как отработал, а потом, сев на транспорт, вышел раньше своей остановки и направился в парк.

Я сел на корточки рядом с речкой, старался придвинуться поближе, и рассказал всё воде. Конечно, ничего ужасного со мной не произошло, бывает и хуже, и намного, но я решил избавиться от всего этого. Вода может хранить и передавать информацию, это известно. Я сидел на берегу, а течение уносило мои слова всё дальше и дальше. Мне стало легче. С хорошим чувством я встал и пошёл домой. Я улыбался. Мне навстречу попалась симпатичная девушка, и я решил заговорить с ней.

Марена

Олеша Захаров шагал по Крамской. Он о чём-то упорно думал, поэтому совсем не глядел перед собой. Он был угрюм, озлоблен, что-то явно недавно произошло с ним. И это что-то занимало все его мысли.

Он шёл по тихим улочкам окраинного района небольшого города, сворачивая с одной на другую без всякой логики. Крамскую сменил Валдайский переулок, его – Строкинская улица, Ермолинская… Его остановил бы только тупик или чистое поле, но одинаковые улицы всё продолжались, ответвлялись и размножались.

Внезапно Олеша, это имя будто приклеилось к молодому парню, остановился как вкопанный. Он огляделся вокруг и постепенно вернулся с небес на землю. Перед ним было всё, чего ему сейчас не хватало: телеграфный столб, а за ним деревенский луг с ромашками и какими-то другими цветами – синенькими и жёлтенькими, за которым начинался лес. Его взгляд от неожиданности упёрся прямо в столб, к которому была приклеена какая-то белая бумажка. Олеша подошёл вплотную, постоял около столба несколько минут, затем развернулся, и пошёл в каком-то известном ему одному направлении.