Солнце и Замок

Отметив, насколько громче сделался ее голос, я услышал и несмолкающий шум – гул наподобие пения пчел (как явственно я его помню!) пополам с цокотом и стрекотом, словно где-то вдали дюжина дестрие скачет вдоль дороги с дощатым настилом, а вокруг, прячась в ветвях деревьев, которым, ясное дело, здесь, под землей, особенно не разрастись, выводят трели цикады.

– В цистернах, – ответила Гунни Афете. – Внутри.

– Должно быть, подъем на поверхность подобного мира просто ужасен. У нас же возможности побывать наверху ждут с нетерпением…

Навстречу нам размашистым шагом шла женщина, с виду очень похожая на Афету. Двигалась она куда быстрее, чем могла бы идти, и потому вмиг промчалась мимо. Вспомнив зеленого человека, скрывшегося в Коридорах Времени, я обернулся и во все глаза уставился ей вслед, а когда она исчезла из виду, сказал:

– Да, вы ведь не слишком-то часто бываете наверху, верно? Мне следовало догадаться об этом раньше: все вы так бледны…

– Нам это служит наградой за долгий усердный труд. У вас, на Урд, женщины, выглядящие, как я, не работают вовсе – по крайней мере, мне так рассказывали.

– Случается, что и работают, – откликнулась Гунни.

Коридор раздвоился – и раз, и другой. Мы тоже двигались с необычайной быстротой, и вскоре мне показалось, будто путь наш, изгибаясь широкой дугой противосолонь, ведет книзу. Афета говорила, ее народ предпочитает всем прочим формам спираль… возможно, им и геликоиды по сердцу?

Вдруг перед нами, подобно огромной волне, внезапно поднявшейся перед носом застигнутой штормом каракки, выросли двустворчатые двери из потускневшего серебра. Тут мы остановились, да так, словно все это время просто шли шагом. Афета простерла к дверям ладонь, и двери заскрипели, застонали не хуже клиента под пыткой, но даже не шелохнулись, пока я не помог, подтолкнув створки.

Гунни подняла взгляд к притолоке и, точно читая надпись, продекламировала:

– «Оставь надежду, всяк сюда входящий»!

– Нет, нет, – пробормотала Афета, – совсем наоборот.

Гул, цокот и стрекот за нашими спинами стихли.

– Здесь меня и научат, как привести в мир Новое Солнце? – спросил я.

– Тебя незачем учить этому, – отвечала Афета. – Ты чреват нужным знанием и породишь Новое Солнце, как только приблизишься к Белому Истоку достаточно близко, чтобы его почувствовать.

Я рассмеялся бы над сей фигурой речи от всего сердца, однако пустота зала, куда мы вошли, вмиг уняла все веселье. Гораздо просторнее, шире Зала Правосудия, обнесенный серебряными стенами, сходящимися к потолку огромной аркой, дугой, какую мог бы описать запущенный в небо камень, зал этот оказался совершенно, абсолютно пуст, если не принимать в расчет нас, шептавшихся у порога.

– «Оставь надежду», – повторила Гунни.

Почувствовав, что от страха она не слышит ни меня, ни Афеты, я обнял ее за плечи (хотя в отношении женщины, не уступавшей мне ростом, подобный жест выглядел, в лучшем случае, странно), но, утешая ее, никак не мог отделаться от мысли, сколь глупо было бы с ее стороны принять мои утешения, когда всякому ясно: сейчас я так же бессилен, как и она сама.

– Поговорка такая была у одной из наших матросов, – продолжала Гунни. – Уж как она надеялась вернуться домой, да только нас все никак в ее время не заносило… так и умерла, бедняга, дома не повидав.

Я спросил у Афеты, каким образом мог завладеть подобными знаниями, сам о том даже не подозревая.

– Цадкиэль передал их тебе, пока ты спал, – объяснила она.

– То есть прошлой ночью он приходил к тебе в спальню? – удивился я и только после осознал, как Гунни больно это слышать, но было поздно: напрягши мускулы, она стряхнула с плеча мою руку.

– Нет, – ответила Афета. – Думаю, еще на борту корабля. Точного времени, уж извини, назвать не могу.

Мне сразу же вспомнился Зак, склонившийся надо мной в потайном закутке, подысканном для нас Гунни – Цадкиэль, обернувшийся дикарем из тех, какими некогда были мы, его парадигмы.

– Идемте, – сказала Афета и повела нас вперед.

Подумав, будто в зале нет совершенно ничего примечательного, я ошибся: солидная часть пола оказалась черной как смоль. Чешуйки серебра, опавшие со сводчатого потолка, поблескивали на ее фоне звездочками.

– Ожерелья, которые носят матросы, у вас при себе?

Не на шутку удивленный, я нащупал в кармане свое и кивнул. Гунни кивнула тоже.

– Наденьте. Вскоре вам нечем будет дышать.

Только тут я и понял, что представляет собой изукрашенная блестками тьма. Вынув ожерелье (и, признаться, изрядно тревожась, все ли из составляющих его «бусин» исправны), я надел его, придвинулся ближе и заглянул в темноту. Воздушная оболочка последовала за мной, и потому налетевшего сзади шквала я не почувствовал, однако заметил, как всколыхнулись, заструились по ветру подхваченные его порывом волосы Гунни, не успевшей вовремя справиться с ожерельем. Странные волосы Афеты не затрепетали в токах воздуха подобно человеческим, а распрямились, распластались полотнищем, словно реющий на ветру флаг.