Солнце и Замок

Так мы и сделали. Под ногами спружинило нечто мягкое. Еще шаг, и нога наконец-то нащупала твердый пол. Залитые вспыхнувшим светом, мои апартаменты оказались гораздо просторнее прежней каюты и форму имели довольно-таки непривычную. Утренний луг, которым мы шли сюда, обернулся всего лишь картиной на стене за нашими спинами, а ступени – спинкой и сиденьем продолговатого канапе. Подойдя к картине, я для пробы ткнул в нее пальцем, но палец уперся в холст.

– У нас, в Обители Абсолюта, такие имеются тоже, – сказал я. – Теперь понятно, что послужило Отцу Инире образцом, хотя наши потайные комнаты устроены не так хитро.

– Встань на сиденье как можно увереннее, и сможешь выйти, – объяснила Цадкиэль. – Иллюзию развеивает нажатие на спинку ногой. Ну, а теперь мне пора: тебе нужен отдых.

– Подожди, – попросил я. – Я ведь уснуть не смогу, пока не узнаю…

– Да?

– Слов подобрать не могу. Ты ведь была собственным пальцем… а сейчас ты и есть Цадкиэль.

– О нашем даре менять облик тебе известно: ведь ты сам недавно рассказывал, как, будучи много моложе, столкнулся со мною в будущем. Клетки нашего тела способны, разъединившись, соединяться, как у известных обитателей ваших морей, воссоединяющихся, даже если их пропустить через мелкое сито. Что же препятствует мне сотворить собственную миниатюру и сузить связь с нею до полного исчезновения? Сейчас я такая миниатюра и есть, а после воссоединения моя основная, бо́льшая часть, узнает все, что стало известно мне.

– Но твоя бо́льшая часть держала меня в горсти, а после развеялась, будто какой-то сон.

– Вы – раса пешек, – с укором заметила Цадкиэль. – Движетесь только вперед, пока мы не вернем вас обратно, чтоб начать игру заново. Но на доске кроме пешек есть и другие фигуры.

XXV. Страсть и странствие

Как же причудливо утомление влияет на разум… Оставшись в каюте один, я не мог думать ни о чем ином, кроме того, что вход ко мне никем не охраняется. В бытность мою Автархом караульных (обычно из преторианцев) у дверей выставляли всегда. В поисках двери в коридор – а вернее, дабы удостовериться, что за нею нет ни души – я обошел около полудюжины комнат, но стоило мне наконец отыскать и отворить ее, за дверью вскинулись, встали навытяжку двое звероподобных громил в вычурных шлемах.

Гадая, какой им отдан приказ – не пускать никого ко мне или не выпускать из апартаментов меня, я притворил дверь, еще какое-то время поискал, каким образом погасить свет, однако так обессилел, что поиски не затянулись надолго. Сбросив одежду на пол, я растянулся на широкой кровати. Едва мои мысли заволокло тем самым туманом, который мы полагаем состоянием сна, свет потускнел и угас.

Сон мой нарушили чьи-то шаги. Долгое время я (как мне казалось) тщился сесть, однако сон прижимал к матрасу, сковывал по рукам и ногам крепче любого дурманного зелья. В конце концов подошедшая присела рядом со мной, откинула волосы с моего лба, а я, вдохнув аромат ее духов, привлек ее к себе.

Пряди волнистых волос защекотали щеку, губы коснулись губ…

Проснувшись, я точно знал: ко мне приходила Текла. Пусть даже она не сказала ни слова, а лица ее я не разглядел, сомнений в этом не могло быть ни малейших. «Странно, невероятно, изумительно», – твердил я себе самому, однако так все и было. В обстоятельствах столь интимных так долго морочить мне голову не смог бы ни один обитатель нашей, да и любой другой вселенной. К тому же во всем этом не было ничего, совершенно ничего невозможного. Уж если дети Цадкиэль – по сути, младенцы, взращиваемые ею на собственном мире, в Йесоде – сумели вывести на бой с матросами и Теклу, и всех остальных, то самой Цадкиэль тем более под силу вернуть ее ко мне!

Вскочив, я огляделся вокруг: нет ли рядом какого-нибудь следа – к примеру, волоса или смятого цветка на подушке? Подобным памятным сувениром я (как уверял себя самого) дорожил бы всю жизнь. Увы, шкура незнакомого зверя, которой я укрывался, оказалась аккуратно расправлена, и вмятины от второго тела возле той, что осталась на простынях там, где лежал я, не нашлось.

Где-то во всех этих писаниях, над коими я так усердно, так долго корпел в клеристории Обители Абсолюта (а в некоем неведомом будущем, ставшем для меня прошлым, мне предстоит вновь, с еще большим усердием трудиться над ними на борту этого корабля), я уже упоминал, что крайне редко чувствую себя одиноким, хотя тебе, мой читатель, вне всяких сомнений, именно таковым и кажусь. Справедливости ради, позволь уж, если когда-нибудь наткнешься на эти записки, сказать: да, в тот момент я действительно чувствовал себя совершенно одиноким, осознавал собственное одиночество с необычайной остротой, хоть и являл собою не одного человека, не одну личность, но легион – Легион, как мой предшественник велел звать себя конюшим.