Солнце Ирия

«Твое имя до сих пор стоит комом у меня в горле, душит, не позволяет дышать ровно и свободно. Мне сложно произнести его. И я прихожу в негодование, когда его произносит Бориска. Скажи, отчего так больно? Из-за предательства? Ты ведь предала меня, мою милость, мой рай. Ушла. Сбежала. Отказалась от нас. От меня» — Писал кому-то он.

«И, все равно, я бы отдал многое, чтобы вернуть тебя. Мне не хватает тех вечерних бесед на крыше замка. Пусть я не понимал и не понимаю многого, о чем ты говорила мне. Пожалуй, просто не способен в виду того, что я вообще не способен чувствовать, как вы — люди. Но…

Я чувствую — что-то меняется. Даже солнце уже не так радует мой взгляд. А ведь сейчас здесь солнечно и хорошо. Ты бы порадовалась изменениям в Ирие. Непременно полетала бы со мной над горами и лесами. Вот уже который день ночные фиалки, твои любимые, обволакивают замок ароматом, создавая удушливый кокон для меня. И мне становится грустно, и тяжело дышать. Впервые воспоминания мешают мне существовать. Ты бы так это назвала — грусть… Может быть, потому что тебя нет — я грущу. Когда ты оставалась подле меня, было спокойно. Словно я — нерушимый камень на грани нашего рая. Теперь на камне трещина…»

О чем он, задумалась Элиша, о каком таком камне пишет?

— Кто позволил??? — громовой тон этого голоса, испугал девочку не на шутку. Она невольно содрогнулась и выпустила из рук бумаги. Письма подхватил шутник-ветерок и разбросал по глади воды. Они не долго продержались на поверхности, быстро намокли, став тяжелыми, как мысли и чувства автора.

Владарь перегнулся через подоконник, отбросив со своего пути ребенка. Но, увы, его письменный диалог с призраком пошел ко дну водоема.

Элишка же больно ударилась. На глаза сразу накатились слезы. А черные глаза владаря горели огнем ненависти, обжигали презрением. И не было похоже на то, что он бросится успокаивать ребенка. Наоборот, он разразился приступом гнева, отчего девочка совсем задрожала.

— От тебя одни проблемы. Сплошь хаос! До каких пор ты будешь бродить по моим владениям и нарушать покой всех, кто здесь живет? Кто сказал тебе, что тебе все дозволено? Кто ввел тебя в такое заблуждение? — теперь его голос уподобился змеиному шипению. А за окном стремительно сползались темные тучи, закрывая собой солнце. — Тебя приняли сюда из жалости, из почтения к твоей матери! Но ты не наше создание! Ты являешь собой пример человеческого невежества, глупости. Ты — болезнь, которую я лично принес сюда. Сколько я буду расплачиваться за это? Тебя стоило бы бросить там, где умерли твои родители, брат и вся семья! С такими как ты — разрушителями. Все, что ты только не возьмешь в руки, к чему только не притронешься ломается, крошится, портится.

Его светлое лицо потемнело, и стало страшным. А Элишка разревелась, тихо попискивая, и хватая ртом воздух. Даже дышать — и то было больно. Она забилась в угол и лила слезы, не прекращая, всхлипывая и дрожа. Из этого скромного укрытия девочку выдернули, больно схватив за руку. Дотащили волоком до порога и выставили прочь.

— Вон отсюда! — рявкнул владарь, захлопнув перед ней двери.

Элишка поняла одно: сейчас ее выбросили не только из комнаты, а предлагали покинуть рай, четко указав на ненужность.

Что чувствовал ребенок?

Что чувствовал ребенок, оставшийся без семьи?

Без мамы, которая могла бы согреть одним взглядом, даже не обнимая…

А обняв, прогнать болезни тела и души.

Что чувствовал ребенок, которому указали на то, что он не желанен, не нужен в этом мире, и в другом, да и места ему нет нигде?

Которому напомнили, что нет дома, нет ни одной родной души, с которой рядом тепло и спокойно…

Хотя был Ора. Но где его разыскать в такую непогоду? В горах?

Да и смогла бы птица заменить всю семью, в которой так нуждалась маленькая, одинокая девочка?

Черная башня вдруг превратилась в кусок льда, и даже стоять в, казалось бы, уже привычной комнате было тяжело, холодно и страшно.

Элишка решила уйти оттуда, где она — обуза для всех. Но куда? Куда ей деваться? У нее не было ни дома, ни угла, который можно было бы назвать своим.

В придачу к глобальному одиночеству лил этот противный, холодный дождь. И Элишка шагала под его безжалостными струями на берег, прочь от замка владаря. Шла, не оглядываясь, глотая слезы и обиду, иногда спотыкалась и проваливалась по щиколотку или по колено в воду, отчего ужас в сердце возрастал до заоблачных пределов.

Все же добравшись до берега, промокшая до ниточки, она зашла в самую глубь леса и остановилась на тропинке, задрав голову вверх. Дождь все лил немилосердно, смешиваясь с ее слезами.

Продрогнув, не чувствуя голода, она долго стояла под ледяными струями небес, глядела, как в домиках среди ветвей горит слабый свет и мамы укладывают своих птенчиков спать. Как же Элишка им завидовала! Ей оставалось только вспоминать маму… Да и то… Память о ней исчезала, будто ее нарочно стирали.

От этого стало еще больнее. Элишка заревела громче. Ей даже захотелось кричать. Но только она дала волю чувствам, как ставни домов быстро захлопнулись.