Солнце, луна и хлебное поле

Девочка поднесла ладонь к ее губам, Манушак обессиленно поцеловала ее и попыталась улыбнуться, потом закрыла глаза, и у нее участилось дыхание.

– Манушак, ты слышишь меня? – позвал я ее.

Она не слышала.

Я попросил девочку выйти в коридор:

– Ложись там на диван и поспи. – Мне не хотелось, чтоб она видела, как умирает Манушак.

– Нет, – упрямо замотала она головой.

– Прошу тебя.

– Почему?

– Ну, пожалуйста.

Вдруг она сникла, вся съежилась, пошла к двери, открыла и бросила на меня взгляд, полный упрека, потом вышла в коридор и закрыла за собой дверь. Остались мы с Манушак.

Через некоторое время она вдруг заговорила:

– Где она? – спросила про внучку.

Я ответил.

Она закрыла глаза, дыхание стало еще чаще, на мои вопросы она не отвечала. Так прошло часа два. Затем на несколько минут к ней вернулось сознание.

– Умираю, Джудэ, – сказала она, – но это, может, и не так плохо? А? Как ты думаешь?

Что я мог сказать?

– Не знаю, Манушак.

– Не хочу, чтоб того несчастного человека наказали, уверена, не хотел он. Ты же понимаешь меня?

– Понимаю.

– Ты тоже прости его.

Перед глазами встало отупевшее от тяжелого труда, взбудораженное лицо старика, он, возможно, был намного лучше всех остальных, с кем имела дело Манушак, оставшись на улице. «Ладно, черт с ним», – сказал я. Она еле заметно улыбнулась, на этом все и кончилось. Больше в сознание она не приходила, уже светало, когда она вздохнула в последний раз.

Окаменевший, я сидел на стуле и сдерживал слезы. Где-то в глубине души меня мучила совесть, ведь этот трактор купили на мои деньги. А как же я должен был поступить? Не знаю, была ли это случайность или чья-то невидимая рука расставила все по своим местам? Но реальность была беспощадна. Я положил руку на голову Манушак и погладил ее по волосам, затем встал и вышел в коридор. Девочка спала на диване, покрытая шалью. «Боже мой, что мне теперь с ней делать?» – подумал я.

Прошел по узкому коридору и увидел врача за полуоткрытой дверью, он сидел за столом, пил чай и читал лежавший перед ним журнал. Из вежливости он спросил: «Скончалась?» – «Да». Мы договорились, что они присмотрят за покойной, сделают все необходимое, а потом на больничной машине мы перевезем ее в город. Я дал ему деньги и вышел в коридор. На диване никого не было, лежала только сложенная шаль. Маленькая Манушак была в палате, стояла возле кровати.

– Не дышит, – испуганно и растерянно сказала она.

Я погладил ее по голове:

– Не бойся, я здесь.

Она заплакала.

Мы стояли и смотрели на Манушак, потом вошли санитары и попросили нас выйти. Я взял девочку за руку и вышел в коридор. Там были толстуха и парень с огненными волосами.

– Если не заявите на нас, мы вернем деньги, – сказала женщина.

– Деньги мне не нужны, оставьте себе, для легавых понадобятся.

Они удивились.

– Ты, оказывается, добрый человек, – сказала женщина.

– Никакой я не добрый, Манушак благодарите, она простила его.

В коридоре возле стены стоял старый черный чемодан.

– Это чемодан Манушак, – показала женщина рукой, – она собрала вчера, хотела с собой взять.

– Немного угол помялся, а так ничего, внутри все цело, – добавил мужчина.

62

Строители за два дня наскоро привели дом Манушак в порядок, оклеили стены обоями и повесили во всех комнатах новые яркие лампочки. Манушак положили посередине комнаты, пол был застлан ковром, стену c одной стороны закрыли черным бархатом. Тамаз помирился со мной и ни на шаг от меня не отходил, к алкоголю не прикасался и действительно очень помог.

В чемодане Манушак я нашел свой школьный аттестат и фотографии. На фотографии, которую я выбрал, Манушак семнадцать лет, у нее высоко поднята голова и она смеется. Фотографию увеличили, и она висела на фоне бархатной драпировки.

На панихидах играл известный оркестр, играли так, что заставили бы рыдать даже самого легкомысленного человека, но я умудрялся сдерживаться. Маленькая Манушак стояла рядом со мной, одетая в черное платье, и деловито кивала головой соболезнующим. Пришли почти все из старых соседей по кварталу, кто только мог ходить на своих двоих.

В день похорон мы перекрыли улицу и поставили столы, они заняли ее всю. Тамаз нервничал: «Это что за расшатанные столы они привезли, завтра пойду и заберу назад половину уплаченных денег, пусть только попробуют не вернуть». Ему хорошо было известно, что никто ничего не вернет, просто душу отводил.

Манушак похоронили на старом армянском кладбище рядом с родителями. Был солнечный день, тепло. Священник молился, люди крестились. Маленькая Манушак с серьезным лицом взглянула на меня снизу вверх. «Перекрестись», – строго сказала она. Я послушался, перекрестился и вдалеке в небе увидел стайку журавлей, вытянувшуюся в сторону Ходженванк. «Боже милостивый, зачем ты нас придумал, несчастных людей, на что мы тебе понадобились?» – подумал я тогда.

Наконец, когда могилу стали засыпать землей, я взял девочку на руки, и мы спустились вниз. Идя к выходу с кладбища, я раз десять, не меньше, оглянулся назад – там, высоко на пригорке, осталась Манушак.