Солнце на дороге

— Прошлого слугу мои дети на березах разорвали. Шалили, баловники. У нас две березы растут рядышком совсем. Ну и вот… Они и поспорили: если человека на этих деревьях разорвать, то на какой березе бо́льшая часть человечины останется. Привязали, разорвали, младшенький выиграл. Такой пострел… — Леший замолчал, как бы давая возможность осознать услышанное. А потом спросил: — Ну так кто пойдет?

— Я! — хором ответили Антошин и Малко.

Леший вздохнул и начал новый рассказ:

— А вот еще случай был. Жене, супруге моей, слуга один очень понравился. Вот она и решила порезвиться. Да… А как жена Лешего резвится? Известное дело: печь-то растопила, слугу привязала к лопате и в печь засунула… Медленно так засовывала, он орал, конечно. И тогда она…

Антошин не дал ему договорить:

— Слушай, ты, мерзкий и противный старикан! У тебя, конечно, совести не осталось, и сердце у тебя деревянное, и башка тупая. Но ты ж понимаешь: парень молодой, играет в благородство. Нужен тебе слуга? Отлично. Я — твой слуга. Всё. Пошли!

— Нет! — закричал Малко. — Дедушка, тебе хороший слуга нужен, умелый, молодой. Чтоб и детей мог развлекать, и хозяйке чтоб понравился. Как я. А на него погляди! Он же старый совсем. На что он способен? Да к тому же инородец — нравов наших не знает и порядков. Путаница все время будет у тебя в доме возникать. Несуразицы разные. Зачем тебе такой?

— Я — старый? — обиделся Антошин. — Да я покрепче тебя буду, пацан!

— Вы с ума сошли оба? — заорал Леший. — Вы за что борьбу устраиваете? Понимаете своими головами или нет? Я вас на смерть зову! На лютую и жуткую смерть! А вы…

Антошин подошел к старику, сказал спокойно:

— Бессовестное ты существо! Бесстыжее и бессердечное! Ты же старый человек… или не человек… но все равно ведь старый, седой уже весь… К чему ты проверки глупые устраиваешь? Не стыдно, а? — Полковник протянул Лешему руку. — Вот тебе моя рука! Пошли!

На протянутую руку Антошина рухнул, как снаряд, Вук. Рука упала.

Вук уселся на плечо Лешему.

Антошин не смог сдержать улыбки.

— Вот у нас компания какая! Вук, как я понимаю, тоже себя в слуги предлагает. Но это всё шутки. Пошли, старик. Еще неизвестно, кто из нас кому нервы попортит.

— Пойду я, — твердо произнес Малко. — Пошли.

И мальчик тоже протянул руку Лешему.

Вук кругами носился над ними, громко каркая. Негодовал, видимо, что его в расчет не берут.

Старик неожиданно вскрикнул нервно, ударил кулаком об кулак и аж завертелся на месте.

— Есть у меня совесть, понятно вам! Есть! Я вообще такой же, как вы, меня просто мать в детстве прокляла!

— За что прокляла? — удивился Малко.

— За дело! — гаркнул Леший, объяснять, однако, не стал — стеснялся наверное. — А вы неправильно себя ведете, неправильно! Вы должны друг друга выталкивать, валить дружка на дружку, молить: «Леший, миленький, другого возьми к себе — не меня! Другой пусть умрет — не я!» Вы должны смерти бояться и товарища своего на нее посылать. Потому что люди — плохие существа. Ясно вам? Плохие! Вот я и пугаю их, кручу, извожу. А если люди хорошие, то я тогда кто? Кто я тогда? Зачем я тогда с ними так себя веду? Зачем я…

Леший не договорил и зарыдал. По его огромной бороде покатились крупные круглые слезинки.

Антошину стало даже жаль старика.

— Да ладно, чего расчувствовался-то? Люди разные бывают. Бери меня в слуги, и пойдем. Хватит разговоров.

Леший перестал рыдать и чистыми глазами удивленно смотрел то на Малко, то на Антошина. Было очевидно, что он совершенно не понимает, что делать.

Снова закрутился Леший на месте и закричал:

— Никого я не беру! Не нужны вы мне такие! Ясно вам? Не нужны! Только детей испортите… Тот, которого на березе разорвали, все хотел сыновей моих между собой поссорить. Думал, так ему проще будет… Как же он их стравливал, как изводил!.. Нормальный потому что был человек. Плохой был человек, как все. Сынишки многому у него научились. А вы? Вас нельзя в мой дом пускать. Вы там всех испортите, всех. Нау́чите хорошему — и что я потом с ними делать буду?

Леший махнул рукой и направился в чащу.

Уходил он не таинственно, а просто как старый, уставший человек, еле переставляющий ноги.

Старик уже почти совсем растворился среди листвы, но вдруг остановился, посмотрел на полковника и мальчика, произнес тихо:

— Меня мать прокляла за то, что я… Что я… — Голос его дрожал. — Не буду рассказывать. Никому не рассказывал и вам не стану. С материнским проклятием только Лешим и можно жить. Человеком с материнским проклятием не проживешь. Мир как устроен? Я — про́клятый, люди — твари. Тогда еще ладно. Тогда еще можно жить. А когда такие, как вы, хорошие, видишь ли… Тогда — как же? Что обо мне дети станут думать, если я вас приведу? Если они узна́ют, какие бывают люди? Как я их потом воспитывать буду?

И побрел старик в свой лес сгорбившись.

Но его остановил крик Антошина:

— Эй, старик, ответь честно: ты — чудо?

Леший вопрос услышал, замер на миг, но отвечать не стал, даже еще быстрей зашаркал по лесу.

Это только разозлило полковника.

— Трудно, что ли, ответить, чудо ты или нет?

Старик развернулся: