Солнце на полдень

Шура развалился в продавленном старом кресле с толстой книгой в руках. Он часто читает эту книгу. «Двигатели внутреннего сгорания» — написано на обложке. На страницах мудреные чертежи с густым переплетением линий и штриховок. Написал эту книгу профессор Чудаков, как обозначено на той же обложке. Эту книгу Шура купил по совету Жоры. Я не мешаю Шуре, пусть готовится в свою мореходку! Сквозь открытое окно мне видно, как, придерживая платьице, точно собирается вброд перейти речку, Алка, то крадучись, то вприпрыжку, мечется по квадратам, начерченным на земле мелом. Худые загорелые ножки ее выделывают ловкие и разнообразные движения. Я никогда не играю в классы, хотя девчонки охотно принимают в игру и мальчишек. По-моему, смотреть со стороны интересней. А Шура, тот не может — со стороны! Тот мимо не пройдет, чтобы хотя бы раз-другой не попрыгать в эти же классы. Девчонки в восторге. «Еще! Еще!» — просят они Шуру. Они обходятся без имени. Для них Шура уже большой, по имени неудобно, но и «дядя Шура» — вроде рановато. Как-то понаблюдав за Шурой, за тем, как он ловко выписывает кренделя своими длинными и худыми ногами, отец Петр тихо поизумлялся: «Ходовой малый!.. Цепкий в жизни будет, своего не упустит!.. Ведь жизнь впредь все больше на эти классы уподобится… Худо будет тому, кто играть не сможет!» И мне, и тете Клаве мысль отца Петра непонятна. Тетя Клава поправила плед на спине старика — тот только сердито отмахнулся. Не понимают его! «Боюсь, жизнь бездушная будет, пресуетная и все против всех!» — по-стариковски упрямо твердил отец Петр. Он явно был не в духе.

Шура откладывает книгу профессора Чудакова. Что-то, видно, тревожит его. Он достает свой потрепанный портмоне, выковыривает из него рублевки и мелочь и начинает опять проверку капитала. «Хлебу мера — деньгам счет… У молодца — не без золотца», — ухмыляясь, приговаривает Шура.

Уже несколько раз предлагал я свои деньги, те, что у тети Клавы. Шура наотрез отказывается, даже слышать про это не хочет. Самолюбив! А вот под всяким видом вытягивать у тети Клавы и отца Петра — не считает зазорным. Правда, сколько раз пытался Шура устроиться на работу — нигде не берут… Нужен паспорт, нужна прописка, нужно быть членом профсоюза, городская биржа и рабочим не может найти работу.

«То-ва-рищ комроты, даешь пулеметы, даешь батаре-е-й: чтоб было веселе-ей!» — поет Шура, заталкивает пренебрежительно свои рубли в портмоне и задумывается. Отец Петр между тем пробудился, долго ищет кружку. Он чистюля! У него своя кружка — эмалированная, только из нее он пьет. Шура хлопает себя ладонью по лбу. В глазах его метнулись бесовские искорки. «Счас! Счас провернем одну… экс-про-при-яцию!»

Не зная смысла этого мудреного слова, я, однако, вполне в состоянии догадаться, что речь — о проделке и меня в этой проделке ждет какая-нибудь малозавидная роль. От этой роли у меня заранее сосет под ложечкой. Думаю, именно там находится моя совесть. О чем она мне напоминает? Ах, о тете Клаве! Вполне бессильное, впрочем, напоминание. Это сущее наказание — иметь совесть и не иметь характера! Куда он только пропадает, мой характер, который так последовательно взращивают и укрепляют во мне и Леман, и тетя Клава?..

Главное — в памяти моей еще вполне живо воспоминание о прошлой Шуриной проделке. Вроде особой роли, правда, мне там не отводилось. Я вообще был не действующим лицом, а зрителем. Даже — созерцателем. Но я понимаю, что жизнь — не театр. Тут же созерцательство и недоносительство — уже соучастие…

И не я ли возбудил и без того пылкое воображение Шуры рассказом о кинокартине «Комбриг Иванов»? Мы ее смотрели всем детдомом. Это и вправду — мировая картина! Лихой кавалерийский комбриг, не имея возможности в личном поединке сразиться с богом, который будто бы везде, а по сути нигде — ищи свищи его, главного лишенца! — прибегает к антирелигиозной лекции в клубе.

О, это, конечно, потрясающая лекция!.. Бог ниспровергнут! Посудите сами, даже дочка попа становится воинственной безбожницей, с ходу влюбляется в лектора из кавалерийских рубак и прямо из клуба увозится им в седле! Потрясающе, убедительно — ни один, наверно, верующий против такой картины не устоит! Шутка ли сказать — «художественный советский кинобоевик» — гласила афиша. И даже фотокадры в витринах кинотеатра «Коминтерн».