Солнце на полдень

«Давай» — это все моряки, хоть из самой Америки, знают! Фрайер! Достает портмонет свой, кожу, значит, и расплачивается с нами! Ну шиколад и папиросы — само собой. А вот чудно, фря — эти всегда на нас ругались! Гонятся за нами, камнями кидаются, паскуды… Ей, мол, меньше достанется. А мы ведь по-честному. По второму разу не шли. Получили свое — отвалили! Мы не мешаем. Какой сопляк размухортится, подглядывать хочет, — мы его за шкирку и по сопатке! Уходи — и не оглядывайся. Мы потом за эту валюту — во как жили! Был у нас свой пахан. Он и в торгсин ходил. Меня с собой брал. Колбасу — во, в ляжку толщиной, приносил, вся в золотой бумаге. Сгущенки — залейся, шиколад — от пуза! Во, житуха была… Убегу я.

После этого Колька Муха опять принимается уговаривать меня — вместе бежать из детдома. «Заживем хорошо на воле! Был бы харч нормальный… А то магаровая каша, а теперь и вовсе затируха с помидорами! Да еще работать заставляют! Не имеют права! От этих па-ми-дор — брюхо что турецкий барабан.

И почему это Колька Муха решил меня взять в дружки для бегства? Или заметил он у меня способности ширмача? Не хватит ли нам ключа Панько? Странный человек! Тем более что сам он — неудачник. Я думаю, что он не только воровал, сколько был битым. И в детдом он попал после того как был избит на рынке до полусмерти. А битых урки сами избегают, как дурное знамение. И до чего же суеверные! На щеке Кольки Мухи косой синеватый шрам. «Это, — говорит Колька Муха, — один англичанин-боксер, чемпион, мне попался». Понимать это нужно так, что Колька Муха нарвался на англичанина, и, стало быть, был им благородно набоксирован. Англичанин и бокс — это все же не то, что быть битым на земле сапогами биндюжников и торговок! Вообще, когда Колька Муха рассказывает про англичан, можно подумать, что английский язык — чистая выдумка, англичанам вообще не нужен никакой язык, — они прекрасно объясняются со всеми посредством кулаков и бокса!

— Мы с тобой фартовые дела будем делать! — Колька Муха очаровывает меня, путает соблазнами, впрочем, весьма туманными, как сами моря и корабли, которые умчат нас навстречу мечте… Свобода у всех романтиков юга — это прежде всего, конечно, море и корабли! Вот и Шура — о том же. Правда, воровать и чистить чужие карманы Шура не собирался. Но что свобода обретается лишь на корабле в открытом море — в этом и Шура вполне солидарен с Колькой Мухой. Будто сговорились!..

Я пытаюсь догадаться: почему Колька Муха снова воспылал ко мне любовью? Я листка бумаги из чужой тетрадки не вырву, не то чтобы в карман кому-то залезть. Правда, в компании — в компании и мужик повесился — тащил с лотков, что под руку попадется. Но в душе было гадко, не гордость, стыдоба там была. Несмотря на то, что втихую делили все на всех. Колька Муха нахваливал: «Все, кроме вши — в детдом тащи!»

— С тобой можно ладить, — наконец говорит Колька Муха. Вот оно что! Опять моя бесхарактерность! Ее я должен благодарить за высокое доверие Кольки Мухи. — С тобой можно ладить, — повторяет Колька Муха. — И не дрейфь: тебя за горло — ты за нож… Вижу, ты парень прейскурантный, голову даю на подметки! Не шулер на катушках!

А это что означает? Впрочем, наш бывший ширмач обожает непонятные слова. Он ставит их невпопад — для интереса, как он это объясняет. И всегда сует руку — «держи набор кистей!»

И с чего бы ему так важничать? Почему он так носится с собой — этот битый неудачник? А может, именно потому, что били его всегда, может, в этом секрет его гордыни? И ширмачу, выходит, тоже мерещится — воз-мез-дие?.. Но кому, кому он собирается мстить? Здесь он — первый, на рынке будет теперь последним. А только и брешет о бегстве. Мы опасаемся его кулаков, его шелобанов, его языка. Он мнит из себя волка. Он о Лемане говорит — «хвост овечий, а метит в волки». Не подумал, что о нем как раз и сказано! Никто не держит, а все: «убегу!» Или еще верит блатной судьбе своей неудачник-ширмач? Он еще раз хочет попытаться оседлать ее? А я при чем? Жиганы — те одни, дружков не заводят. А Колька Муха изображает из себя жигана, а без дружка не может! Он просто — ничтожество и возвыситься может лишь на таких же, как он сам, ничтожествах. Одного, считает он, — уже нашел. Это меня, «прейскурантного» дружка и сотоварища…

Занятная получается арифметика! Для Лемана — я, видно, чуть выше Кольки Мухи. Для самого Кольки Мухи — я еще должен дорасти до него. Белле Григорьевне я нужен для дисциплины, а тете Клаве — как книгочей. Всем я почему-то нужен. Только Шуре, кажется, без почему-то…

Спасибо, Коля Муха! Надоумил меня. Теперь я знаю, в чем моя прейскурантность. Это все та же моя бесхарактерность. Уж как-нибудь возвышайся без меня. Не подставлю я тебе спину, чтоб ты стал фигурой. Я тебе не безликая толпа, годная для трепета и стихий!