Солнце над Бабатагом

До Вихрова донеслись слова рапорта. Потом он увидел, как Буденный, отчетливым движением приложив руку к фуражке, поздоровался с полком и поехал шагом вдоль фронта.

— Что это он хочет делать-то?— соображал Бондаренко, увидев, что полк спешивается.— А-а! Коней будет смотреть.

Теперь Вихров имел возможность пройти к своему эскадрону. Он спустился с крыльца и, придерживая шашку, направился через площадь.

Прозвучала команда. Полк перестроился.

Буденный, сопровождаемый Кудряшовым и Делармом, пошел по рядам. Вдруг он остановился и, сдвинув широкие черные брови, стал оглядывать большую рыжую лошадь, которую держал под уздцы смугловатый боец.

Деларм сердито взглянул на Кудряшова, тот пожал плечами, и оба с выражением тревоги и озабоченности покосились на нахмуренное лицо командующего.

— Поднимите правую переднюю,— сказал Буденный бойцу.

Боец поднял ногу лошади. Буденный нагнулся посмотреть.

— Хорошо кована,— сказал он, выпрямляясь.

— У нас, разрешите доложить, ковка как следует быть поставлена, товарищ командующий,— повеселев, придерживая у козырька загорелую руку, бодро заговорил Кудряшов.— Сам чуть не каждый день проверяю.

Буденный ничего не сказал и направился дальше.

— А! Харламов! Здорово!—с радостным удивленаем сказал он, узнав старшину и останавливаясь подле него.— Что это ты так похудел?

— В тифу лежал, товарищ командующий. Всего две недели, как вышел.

— Ну, как живешь?

— Хорошо, товарищ командующий!

— Как отец?

— Живвой- Письмо прислал. За вас спрашивает.

— Ну, кланяйся ему. Хороший старик... Да, а что-то я того кавказца не вижу?— Буденный оглянулся.— Толстый такой, пожилой. Ведь вы с ним одного эскадрона?

— Уволился он. По болезни. Стало быть, поехал домой.

Буденный испытующе посмотрел на Харламова.

— Та-ак... Может быть, и тебе домой хочется?— спросил он, прищурившись.

— Никак нет, товарищ командующий! Я еще послужу, потому как я полагаю про себя — я есть боец революции,— сказал Харламов.

— Молодец!

Буденный крепко пожал руку Харламову и, кивнув головой, направился дальше.

— И Латыпов тут?!—сказал он, задерживаясь около молодого бойца с рябоватым лицом,— Ну, как твой плащ тогда, так и пропал?

— Пропал, товарищ командующий,— блеснув косящими глазами, с виноватым видом ответил Латыпов.

По лицу Буденного пробежала улыбка.

— Хорошо, брат, что ты тогда мне не попался... Как он у вас, командир полка?— спросил Буденный, оглядываясь на Кудряшова.

— Хороший боец,— сказал Кудряшов.

— Хороший? Гм... Ну, значит, исправился,— заметил Буденный и, более не задерживаясь, прошел к следующему эскадрону.

— Латыпов, слышь, о каком плаще Семен Михайлович спрашивал? Ты что, потерял, что ли, его? А?— заговорили бойцы.— Скажи, Латыпов; скажи.

Рябоватое лицо Латыпова помрачнело. Он с досадой махнул рукой.

— Да ну вас, ребята. Пристали. Честное слово! Мало ли что когда было...

Было уже поздно, когда Вихров сменился с дежурства, пришел в эскадрон и по срочному вызову явился к Ладыгину.

— Нового ничего не слыхал?— спросил тог, пытливо глядя на Вихрова.

— Слышал. Командующий остался очень доволен... Сейчас он уехал в 62-й полк.

— И больше ничего?

— Нет. А что?

Иван Ильич прикрыл дверь и, понизив голос, сказал:

— Бригада в спешном порядке уходит в Баку.

—- В Баку?—удивился Вихров.— Да там никогда конница не стояла!

— Ну уж не знаю. Таков приказ. Вечером грузимся в эшелоны...— Иван Ильич с участием взглянул на огорченное лицо Вихрова.— Да, дружок, твой отпуск, конечно, пропал. Ничего не попишешь. Дело наше — военное,— сказал он с необыкновенно добрыми нотками в голосе.

Слушая его, Вихров не мог и предполагать, что бригада уходит не в Баку, а на долгие годы в Восточную Бухару.

13

Уже несколько суток эшелон был в пути. Давно проехали Ростов. Подъезжали к Баку.

Военком второго эскадрона Ильвачев, переходя на остановках из вагона в вагон, всю дорогу ехал с бойцами.

Вчера вечером было объявлено, что полк прямым сообщением идет в Бухару. Естественно, что это обстоятельство породило много вопросов, и Ильйачеву приходилось терпеливо растолковывать все то, что он сам знал об этой далекой окраине. Наконец вопросы были исчерпаны. И только лекпома Кузьмича и трубача Климова, ехавших в этом же вагоне и беседовавших между собой, занимал вопрос, правду ли говорят, что в Бухаре очень жарко, а воды напиться негде.

Вечерело. Поезд шел пустынной степью, изредка поросшей мелким кустарником.

Ильвачев лежал на нарах у стенки вагона и, заложив руки за голову, прислушивался к разговорам бойцов.

— Нет, наши украинцы — спокойный народ,— говорил Бондаренко.— Вот послушайте. Наладил один в степи чугунок. Налил воды, положил сальца, крупы, а сам похаживает вокруг, ждет, когда будет готово. Вдруг

зацепил ногой, все упало, пролилось. А он говорит: «Ой, боже ж мий, як же тисно на билом свити!» И все. А другой бы что сделал?

— .Другой?— подхватил Латыпов.— Ого! Другой бы такое загнул, что вся бы трава полегла.

Бойцы рассмеялись.

— Чтой-то нашего Лаврннкевича не видно?— спросил Латыпов, оглядываясь.

— А ты разве не знаешь? Вчера его кобыла убила,— сказал Барсуков.

— Совсем?!