Солнце над школой

Когда я шел из школы, мне очень хотелось куда-нибудь удрать от неприятностей. Если б я даже захотел что-нибудь исправить, все равно ничего не получилось бы. Несчастья цеплялись одно за другое, как цепочка, и скрыться от них теперь не было никакой возможности. Лучше всего разрубить эту цепочку одним ударом. Вот почему я думал о Кавказе или о целине. На Кавказе всегда тепло и много фруктов — прожить можно спокойно. А на целине дорога́ каждая пара рук. У меня руки крепкие: на турнике подтягиваюсь семь раз. Но я боялся одного: ведь я только пионер, а на целину уезжают комсомольцы. Приедешь — а тебе скажут: мал еще. И знакомых нет. Вот если бы уехать на Дальний Восток… Там, на родном аэродроме, все меня знали. Там можно было бы здо́рово жить, а потом подрасти и стать летчиком. Но до Дальнего Востока очень далеко. Значит, нужно много денег на дорогу, а у меня их не было. И как их достать, я не мог придумать… И я тихонько плелся домой: ведь деваться мне было некуда. Уже перед самым домом я начал придумывать, что сказать матери, когда она все-таки попросит сдачу. Мне казалось это самым страшным.

Глава 7. Конец трудного дня

Когда я пришел домой, мать сидела на диване и молчала. Глаза у нее были красные, волосы растрепаны. Первый раз она показалась мне не то что старой, а очень такой… взрослой. И руки у нее были усталые, как после самой большой стирки.

— Олег, — тихо сказала она, — меня вызывали в школу, и мне звонили из милиции. Мальчик мой, расскажи, что с тобой случилось?

Врать мне теперь было незачем: она ведь и так все знала. И я, не отходя от двери, точно мне было боязно проходить в комнату или я собирался сразу же уйти, рассказал ей все, не сказав только, что остался должен Чесныку, и стал ждать, что мама сделает — будет ругаться или сразу начнет бить. Я бы лично за такое дело выпорол.

Но мать не только не стала бить или ругать, но даже ничего не сказала. Она повалилась на подушку, и ее плечи задрожали. Я стоял на пороге как обалделый и молчал. А плечи у мамы вздрагивали все сильней, и из подушки стали вырываться рыдания…

В общем, я не мог стоять на месте…

Уже потом она спрашивала меня:

— Ну, а больше ты ничего не натворил?

Я хотел сказать, что должен Чесныку, но промолчал: зачем огорчать ее еще раз? И так неприятностей больше, чем нужно, а тут еще и сорок пять рублей платить. Я боялся, что мать пожалеет этих денег, пойдет к Чесныку, и тогда неприятностей только добавится. Я же помню, как в прошлом году, когда я выменял у соседского мальчишки карманный фонарь на рогатку, прибежала его мать, начала ругаться, да еще за уши стала хватать. Моя мать заставила меня отдать фонарь и хоть и разругалась с соседкой, но и меня отстегала ремнем. Раз у меня пропали и фонарь и рогатка, да еще меня же и выпороли, — я простить этого не мог. И, пока мы не переехали с той квартиры, я все равно лупцевал этого мальчишку.

Вот я и подумал: разве можно ручаться за взрослых, а тем более за мать? Мало ли что она может решить! А так все обошлось. Мать в конце концов простила меня. Важно, сказала она, чтобы это не повторялось и лишь бы я хорошо учился. Я дал слово, что это никогда не повторится и что учиться я буду без единой двойки.

Мы оба успокоились, и я уже сидел и обедал, а она молчала. Потом у нее ни с того ни с сего потекли слезы, она вдруг посмотрела на меня каким-то странным взглядом и вздохнула:

— Видно, тебе все-таки нужен отец!..

Вот так всегда! Всё как будто решили, до всего договорились, и я честно обещал исправиться, а она вдруг… Зачем мне нужен другой отец? У меня свой хороший был, и никакого другого мне не требуется.

Я бросил ложку, отвернулся и заплакал, даже не думая, что она может обидеться. Мы оба ревели вперегонки, а потом она стала целовать меня и обещать, что никакого другого отца у меня не будет.

Уже перед тем как лечь спать, когда мы оба опять успокоились и очень устали, мать положила на стол деньги, сказала, что нужно купить завтра, и напомнила о конопляном семени. Я промолчал и подумал: «Все-таки она у меня хорошая…»

А она задумчиво произнесла:

— Я вижу, Алик, что ты очень повзрослел и тебе нужно самому учиться следить за своими поступками. И, главное, оценивать их.

— Но, мама, я же просто забываю! — вырвалось у меня. — Понимаешь, мама, оцениваешь-оцениваешь, а потом как-то забываешь.

Я думал, что она начнет читать нотации, но она задумчиво ответила:

— Да, я это знаю. Когда я была в твоем возрасте, то тоже очень часто забывала все, что делала. Забывала даже те честные-пречестные слова, которые давала своей матери. И что удивительно — все время как будто помнишь, а в самую нужную минуту забываешь.

— Вот-вот! И у меня тоже! — обрадовался я. — Когда это нужно вспомнить, обязательно забываешь. Почему это так, мам?

— Не знаю… — вздохнула она. — Но так бывает… И вот в пятом классе наш классный руководитель посоветовал мне завести дневник и записывать в него все свои поступки. А потом каждую неделю перечитывать и решать, что я сделала хорошо, а что плохо. Когда сдержала свое слово, а когда — нет.