Солнце сияло

После чего владевшее мною чувство пронесло меня галопом по всей квартире из конца в конец и вышвырнуло на стоявший с распахнутой дверью балкон, где я, ухватившись за железные перила и что есть силы сотрясши их, наконец совладал с собой. Двенадцать тысяч! Слишком непомерной получалась плата за мою дурость. А это уж точно была дурость — браться за клип Барана.

Я простоял на балконе минут пять, потом зашел внутрь и закрыл балконную дверь. Быстро обошел всю квартиру, запер все окна, освободил стоявший в прихожей велосипед от заваливших его за лето вещей и, не накачивая спустивших камер, выкатил с ним на лестничную площадку. В прошлый раз директору Барана с «другом» понадобилось полчаса, чтобы добраться до меня, следовало оставить дом и уехать подальше до истечения этого срока.

Было около пяти вечера, когда я уехал, вернулся я уже совсем в темноте. На улице посвежело, второпях, уходя из дома, я забыл захватить какую-нибудь куртку для вечера, меня потрясывало от холода, и я мечтал как можно скорее оказаться у себя в квартире. Но все же я поднялся на лифте этажом выше и посмотрел сверху, не обретается ли кто-нибудь на лестничной площадке моего этажа. Она была пустынна.

Я спустился с велосипедом на свой этаж, подкатил к квартире, достал из кармана ключи и открыл дверь. Темнота была — как слепота, и первым делом, вкатив велосипед, я включил свет. Захлопнул дверь, стал устраивать велосипед на его обычном месте, и тут мне показалось, что в квартире что-то не так. Что не так, я не успел осознать: со всех сторон прихожей, с кухни, из комнат, материализовавшись из стоявшего там мрака, появились квадратные человеческие фигуры. Если у кого никогда не вставали от ужаса волосы и он не верит, что такое бывает, хотел бы его заверить: бывает.

— Что, сучара, — сказала одна из фигур, и я наконец опознал ее: это был «друг». — Думал, на велосипеде, как на крыльях? А мы, видишь, терпеливые, мы дождались.

Они не могли попасть в квартиру, просто толкнув незакрытую дверь. Я точно помнил, что запирал ее. Они подобрали ключи. Или поорудовали отмычкой.

Я дернулся к двери — рвануть ее, выскочить наружу, — но поздно: шесть рук единым движением схватили меня и, словно куклу, повлекли в большую комнату, где тотчас зажегся свет, и навстречу мне из ее глубины выдвинулся директор Барана.

— Давай по-хорошему договариваться, — своим тихим, заморенным голосом произнес он. — Пока на тебя счетчик не включили.

Что такое счетчик, проживши в Москве полные шесть лет, я, естественно, знал. Но все же я не смог отказать себе в удовольствии и не спросить:

— А что это такое, счетчик?

— Да нет, если по-хорошему, то никакого счетчика. — Директор говорил, и казалось, каждое слово доставляет ему страдание; его бы воля — он не раскрывал рта. — Алеха не зверь, зачем он тебя просто так на счетчик. Он свое получить хочет. Отдай его — и гуляй.

Я уже пришел в себя, волосы мои успокоились, и от идиотизма положения, в котором оказался, меня разбирал смех. У меня было ощущение — это не со мной, это с кем-то другим и я, стоящий здесь один против четверых, — это не я.

— Нет же денег, — чувствуя, как гримаса неудержимого смеха лепит из моего лица маску сатира, выговорил я. — Откуда? Все потрачено!

Удар сзади по почкам был такой — смех встал у меня в горле воздушной пробкой.

— С тобой не шутят, — услышал я голос директора, когда отдышался. — Два дня тебе — и чтоб деньги были.

— Пош-шел ты! — вырвалось у меня.

Не знаю, дал ли он какой-то знак, скорее всего, да, потому что «друг» и двое других тут же принялись за меня — словно я был боксерской грушей и они отрабатывали на этой груше удар.

Я пытался ответить, но тщетно: я только бессмысленно тыкал руками в воздух. Это была не драка, как у нас с Бочаргиным, это было избиение. И у меня не имелось ни единого шанса выйти из этого побоища хотя бы с самым мало-мальским достоинством. Против троих, когда ты один, сделать ничего невозможно. Если только ты не супермен из голливудского боевика.

В темноте, что была разлита вокруг, словно в комнате потушили свет, меня рывком подняли на ноги и с размаху бросили в кресло. От толчка, когда приземлялся, все во мне сотряслось, как от удара, и я невольно простонал. Некоторое время спустя на лицо мне легло что-то холодное и мокрое.

— Утрись, — услышал я голос, донесшийся до меня, словно из другого мира.

Я дотянулся до лица рукой — это, судя по всему, было махровое полотенце из ванной, которое намочили водой.

Я прекратил промакивать лицо полотенцем, и полотенце у меня тотчас отняли.

Директор со своими измученными кишечной болезнью глазами стоял передо мной и держал в руках что-то, похожее на веер. Я присмотрелся — это были доллары.

— Нехорошо, — сказал директор. — Денег-то куры не клюют. Тысяча есть. Еще одиннадцать за тобой. Лишнего не надо.

Они тут не теряли времени даром. Они нашли мои деньги. А значит, и паспорта — и внутренний, и международный — тоже были у них: и деньги, и документы — все лежало в столе вместе.

Паспорта директор и не замедлил мне продемонстрировать.