Солнце сияло

— Привет, Стас, — сказал я, словно вот только что вернулся из долгого, дальнего путешествия, давно не виделись и я уведомляю его о своем прибытии.

Федя впереди, наклонившись, заглянул в зеркало заднего вида:

— О! Все отлично, Санек! Поздравляю с благополучным боевым крещением! Видал, да, узнал, что она, распальцовка, такое?!

— Какая распальцовка? — не понимая из его слов ровным счетом ничего, проговорил я. Я вернулся из путешествия, но еще не верил в свое возвращение.

— Ну вот, стрелка наша, — поторопился ответить за Федю Стас. — Видел, нет, как этот рваный пальцы держал?

— Который ударил меня? «Козой» у него так пальцы?

— Козой, козой, — со смешком подтвердил от руля Федя. — Это, Санек, называется распальцовка. Отхода мы их, чтоб им бульдогами баловаться не захотелось, лишили, вот они решили распальцовкой побаловаться.

— Бульдоги — это что? — спросил я.

— Пушки, Саня. Пушки, — снова поторопился ответить за Федю Стас.

Федя, между тем, сбросив скорость, перестроился в правый ряд, подрулил к тротуару и остановил машину.

— Ну что, Санек, — развернувшись на сиденье, обратился он ко мне лицом. — Мы тебя в глазную везти хотели, а ты вроде оклемался.

— Вроде как вижу, — ответил я.

Мне до сих пор не верилось, что я вернулся из тьмы. Сознанием я был еще там, в ней.

— Нормально, Санек, все с тобой нормально, — перегнулся через спинку, дотянулся до моего плеча и похлопал по нему Федя. — Не надо тебе ни в какую больницу. Не поедем, Стасик, в больницу, — перевел он взгляд на Стаса.

— Да я думаю, конечно, да. Что ехать. Не надо, слава богу! — с прежней своей торопливостью отозвался Стас.

— Тогда вы, значит, по своим делам, а я по своим. — Федя по очереди подмигнул нам и развернулся на сиденье обратно. — А то дел черт-те сколько.

— Да конечно, Федя, о чем базар, — еще торопливее проговорил Стас и стал царапать по дверце, ища ручку. — Ты, Федя, по своим делам, а мы на метро. Вон, я вижу, буква «М» горит. Горит и сердце греет. — Рука его нашла ручку, замок щелкнул. — Давай, Сань, выходим, — позвал он меня.

Я сомнамбулически полез по сиденью и выбрался из машины.

— Сюда, — указал мне на зев подземного перехода Стас.

Я с прежней сомнамбуличностью стронул себя с места и двинулся указанным путем.

Но перед ступенями спуска меня затормозило.

— Это мы где? — спросил я. Словно бы от того, где мы находились, зависело, будем мы или нет спускаться под землю.

— Метро «Щербаковская», — сказал Стас. — Не узнаешь, что ли? А недавно переименовали, теперь, кажется, «Алексеевская» называется.

— «Алексеевская», — протянул я. Так, будто бы, называйся она по-прежнему «Щербаковской», я бы ни за что не позволил себе воспользоваться ее турникетами. А «Алексеевской» — с удовольствием.

Внизу, в переходе, куда не проникал несший вдоль проспекта снежную пыль рашпильный ветер, кипела торговля. Вдоль стен, вплотную друг к другу, стояли мужчины, женщины, старики и старухи, безрукие, безногие инвалиды, тянули к проходившим по переходу товар: кофточки, костюмы, пальто, обувь, люстры, скатерти, печатки хозяйственного мыла, набор мельхиоровых столовых ножей и вилок, два подстаканника, похожих на серебряные, — все еще вчера служившее дому, человеческому телу, необходимое в хозяйстве и вынесенное сегодня сюда в надежде обратить в деньги. Казалось, прояви интерес, и тебе предложат по сходной цене собственные внутренние органы: от почки до глаза.

Я остановился возле парня с печатью дауна на лице, держащего в вывернутых наружу, крюкастых руках траченую цветастую наволочку с наколотыми на нее рядами советских значков, и стал прицениваться.

— Ты что?! — вернулся ко мне ушедший вперед Стас. — На кой они тебе?

Он был прав: они мне не были нужны ни на кой. Но что-то мешало мне идти, цепляло за ноги. Что-то, связанное со Стасом. Я хотел остаться без него, его присутствие рядом угнетало меня.

— Пойдем, — потянул меня за рукав Стас.

— Извини, дружище, — сказал я продавцу значков, выпуская из рук его наволочку. Должно быть, он распродавал свое единственное богатство голубой детской поры, пришедшейся на задышливый закат советской эпохи.

— Нет, нет! — закричал даун, выпуская один из углов наволочки, отчего рухнувшие значки дружно взбрякали, и хватая меня за другой рукав куртки. Купите что-нибудь! Прошу! У меня здесь замечательные значки! Больше ведь таких никогда не будет!

Сказать, что у меня перевернулось сердце? Сказать так — не сказать ничего.

— Подожди, — повел я рукой, освобождаясь от Стаса. Вытащил кошелек, залез в отделение с долларами и наудачу вытащил купюру, которая попалась под пальцы.

Это оказались двадцать долларов. Я протянул их дауну, он смотрел на меня глазами, полными ужаса, не веря в реальность предлагаемого ему обогащения, и я вынужден был всунуть купюру ему между пальцами.

Я всунул ему между пальцами двадцать долларов — и пошел.