Солнце сияло

Под руку меня, впрочем, держала только Манон Леско.

Но черт побери, неужели она хотела навязать мне роль шевалье де Гриё?

Арнольд уныло таскал себя за нами, и в какой-то момент мне стало его жалко. Он и в самом деле напоминал собаку, полностью подвластную настроению и желаниям своего хозяина.

Однако я не позволил этому чувству овладеть собой. Арнольд был вор, и с какой стати мне было жалеть его?

— Ладно, — сказал я, освобождая себя от Ларисиных рук. — Где мы обоснуемся? Я здесь не со светским визитом.

— На кухне! — воскликнула Лариса. И даже прихлопнула в ладоши. — У меня все приготовлено для кофе. Две минуты — и будет в чашках. У, какой я кофе варю! Кофе, да? — взглянула она на меня, и в том, как взглянула, опять было напоминание: недурной был тогда кофе?

Она связывала меня; она говорила всем своим поведением, что мы сообщники, у нас есть тайна, не известная Арнольду, и эта тайна меня обязывает, я не вправе вести себя так, будто ее между нами не существует.

Но с какой, с какой стати я должен был простить им воровство?

И когда мы оказались на кухне, не дожидаясь кофе, я сказал:

— Что, Нодя, — специально называя его так, как называла Лариса — пусть знает! — будешь утверждать, что невинен передо мной, аки младенец?!

С «Нодей» я попал в точку — Арнольда так всего и перекосило.

— В чем я перед вами виноват, в чем?! — закричал он — весь негодование оскорбленной безгрешности. — В том, что вам показалось, будто бы это похоже на вашу мелодию? Вам показалось, а я виноват? Да если б не Лара, вас бы здесь не было! Я бы с вами и разговаривать не стал!

Тут уже испепелявшее меня бешенство вымахнуло наружу гудящим языком пламени.

— В морду ты, что ли, хочешь? А то мне легче в морду, чем разговаривать!

Арнольд, только я проговорил «в морду», отшатнулся от меня. Было такое ощущение, я лишь сказал — а он уже ощутил у себя на лице удар.

— Нодя! — повернулась к нам от шипящей паром хромированной зверюги по производству кофе Манон Леско. — Что ты из себя строишь? Что, вокруг дураки совсем?

Арнольд пометался глазами, молча переступил с ноги на ногу и послушно опустился на ближайший от него табурет.

— Сань! — обратилась между тем ко мне Лариса. — Ты так здорово тогда мне тот клип выправил! Просто потрясающе!

Ух, она была хитра. Она была не просто Манон Леско, она была лиса, Лиса Патрикеевна. Садиться с ней вместе ловить рыбку было опасно.

— Да, клип я тебе выправил, — ответил я ей. — Только почему-то в авторах меня не оказалось.

— Ой! — воскликнула Лариса. — Ну ты же все-таки только монтировал!

— Но эту песню, на которую новый клип снят, все же я написал, не кто другой.

На этих словах я глянул на Арнольда.

Собака в его глазах вскочила на все четыре лапы, оскалила зубы и зарычала, но, вспомнив полученный от хозяина нагоняй, тут же смолкла и вновь опустилась на пол.

— Да, это правда, — произнесла Лариса с таким видом, словно развернула над головой некое невидимое знамя. — Это твоя песня.

Арнольд сверкнул на нее быстрым взглядом и тотчас погасил его.

— Раз моя, — сказал я, — то и мое имя должно быть.

Теперь Лариса не ответила. И теперь позволил себе подать голос Арнольд:

— Так бывает! Мелодия — одного, аранжировка — другого, и ставят имя только кого-нибудь из двоих.

— Аранжировщика, конечно, да?

— И аранжировщика, — не моргнув, ответствовал мне Арнольд.

Лариса все продолжала молчать. Лиса Патрикеевна решила, что, если волчий хвост немного прихватит к проруби, это пойдет серому охотнику за рыбкой на пользу.

— Не заправляй мне, падло, арапа! — Я, в свою очередь, решил, что нечего мне церемониться, время назвать Арнольда так, как он того заслуживает. — Одно из двух: или мое имя, или никакого клипа в эфире. И вообще из репертуара вон.

Лиса Патрикеевна почувствовала, что настала пора ей снова мести хвостом.

— Мальчики, кофе готов! Готов-готов-готов, — застрекотала она от плюющейся кофейной пеной хромированной зверюги. — Саня, ты помнишь мой кофе?

Она снова напоминала мне о нашей тайне, она говорила мне так, что я и Арнольд — это одно, а мы с ней — это другое, и уж мы-то с ней должны поладить.

— Давай твой кофе, — сказал я.

Чашки на столе уже стояли, держа наизготовку в блюдцах под собой холодное оружие ложечек, раскрытая сахарница сияла горкой рафинированного белого пороха, — полутора минут хватило, чтобы рассесться, получить в чашки по боевому заряду и, обжегшись, снять пробу. Кофе хромированная зверюга варила отменный.

— Саня, то, о чем ты говоришь, невозможно, — проникновенно произнесла Лариса по прошествии этих полутора минут. — В клип вбуханы такие деньги!

— И что?

— Его невозможно снять с эфира. Вложенные деньги должны окупаться.

— Хорошо. Мое имя. Плюс гонорар, — добавилось у меня — о чем до этого мгновения я и не думал.

— Уже везде и всюду — Арнольд Везунов, и вдруг на: перемена декораций. Это невозможно. — У Лисы Патрикеевны были нежные вразумляющие интонации. Вот насчет гонорара, — поспешила она опередить мой ответ, — это ты абсолютно прав. Гонорар должен быть заплачен.

— Да? Интересно! И сколько же? — вскинулся я.