Солнце сияло

По Пречистенке, отражая тихое осеннее солнце наблищенным лаком корпусов, катились лавины машин. Я поторопился пересечь ее, вышел на Остоженку (недавнюю Метростроевскую), поднялся по ней до Зачатьевских переулков и вышел Первым к набережной Москвы-реки. Фантастического столпа Петра Великого посередине ее фарватера еще не было, я оперся о гранитный парапет, глядя на строения противоположного берега, похожие на пакгаузы, от воды снизу веяло прохладой, тянуло волглым ароматом тины, и тут, когда я стоял так, я услышал в себе музыку. Чего не случалось со мной с предармейской поры.

Это была не чья-то, это была моя музыка. Она возникала где-то внутри и рвалась наружу, толкалась во мне, ворочалась — наверное, так ребенок толкается и ворочается в чреве матери. Украв у меня мелодию и запустив ее с телевизионных экранов в мир, Лариса с Арнольдом распечатали во мне некий молчавший ключ, — и оттуда ударило.

Но музыка могла и исчезнуть. Так уже случалось. Пока она была ясна и отчетлива, ее следовало записать.

Тут же, на набережной, я схватил машину — и спустя несколько минут уже выбирался из нее на задах «Праги», во дворе дома Ульяна и Нины. Рояль был занят Лекой, — я услышал его звуки, еще стоя перед дверью квартиры. Надо сказать, Нине совсем не хотелось ломать спланированный для дочери распорядок дня, но Лека, выскочив в коридор на мой голос и узнав, о чем речь, тотчас выступила защитницей моих интересов.

— Мам, мне еще столько всяких других уроков делать! А у дядь Сани творческий экстаз пропадет, — категорично сказала она, заставив нас с Ниной давиться со смеху.

Вытащить тему из наплывающих друг на друга звуковых облаков, записать ее, очистив от шелухи, наметить ее развитие — мне хватило на это часа. Нина оставляла меня обедать, Лека тоже просила побыть еще, но я попрощался.

Следующей моей целью был магазин музыкальной техники «Испа». Не могу припомнить, откуда я знал о нем. Я даже не имел понятия, где он точно находится. Знал лишь, что где-то в районе Пресни, около метро «1905 года». Но он был мне нужен, и я не мог не найти его.

Вечером с Тиной, как предполагалось еще утром, мы никуда не пошли. Она ждала-ждала моего звонка в своем медицинском учреждении и, не дождавшись, позвонила мне сама. Давай сразу домой, сказал я ей коротко.

Дверь в квартиру Тине пришлось открывать своим ключом — звука дверного звонка муж ее не услышал. Он сидел в наушниках, и внутрь них никакие внешние звуки не проникали. Хорошо себе представляю, как она встревоженно входит в квартиру — и замечательная картинка открывается ее взору: все в комнате, дверь в которую — прямо напротив входной двери, сдвинуто со своих мест, переставлено, а посередине на высокой металлической подставке стоит нечто, похожее на длинный черный ящик с клавишами, и ее муж в полусфере громадных наушников на голове, как в танковом шлеме, невидяще глядя на нее, колотит по бело-черному фортепьянному оскалу.

Полученных в компенсацию за отмороженный хвост тридцати Франклинов мне как раз хватило, чтобы купить синтезатор «Korg Prophesy», кое-какие необходимые прибамбасы к нему, и что за обстоятельства могли оторвать меня от этого зверя в первый день обладания им? Если только атомная война.

Глава тринадцатая

— Привет, — сказал Конёв, загораживая мне дорогу. — Ты тут околачиваешься, всякие слухи о тебе доходят, а к старым друзьям никогда не зайдешь.

— Привет, — ответно сказал я Конёву. Во мне уже все перегорело, это было так нещадно давно — когда мы работали вместе, что ж мне было не поздороваться с ним. — Неужели так хочется увидеть меня?

— А почему же нет. — Скобка конёвского рта лежала на спинке, дружелюбно взодрав свои концы вверх на немыслимую высоту. — Говорят, крутым клипмейкером стал? Бабки заколачиваешь — пыль столбом.

— Двумя, — сыронизировал я. Что, в принципе, не значило ничего.

Но Конёв задумался над смыслом. И, видимо, обнаружил его.

— Да, конечно, — изрек он через некоторую паузу. — Вольный художник это не то что мы, рабы эфира. Что мы, пасись на привязи вокруг колышка — и ни на шаг дальше. Что, говорю, никогда не заглянешь? Рядом околачиваешься и мимо.

Мы и вправду встретились в коридоре, где находилась его редакторская комната — та, из которой впервые я смотрел на кипящий внизу желто-зеленой волной главный Ботанический сад, мгновенно присвоив его и страшась потерять, но мы и раньше, случалось, сталкивались с ним так, что вдруг нынче он решил заговорить со мной?

И когда я подумал об этом, меня осенило:

— Что, хмырь советского периода ушел?

— Сняли! — обрадованно сообщил Конёв. — Пихнули — никто даже не знает, где приземлился. Хорошо бы спланировал — всем бы известно было.

— Зовешь вернуться? — спросил я.

Подковка конёвского рта утянулась концами едва не к глазам.

— Нет, это извини. У тебя теперь репутация, у тебя теперь не мой уровень, чтобы звать.

— Ладно, не боись, — сказал я. — Нужно мне к вам идти, пастись на привязи.

— Нет, в самом деле, как заколачиваешь-то, прилично?