Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

«Семь примет. Седьмое июля. Июль — седьмой месяц. Решение — на виду. Утаргалжин — птица, помогающая путнику, когда тот заблудился, когда оказался в тупике и не знает, куда идти дальше. Птица прилетает и указывает путь».

— Ну конечно! — закричал Артём.

— Что? — с безумием и надеждой в глазах спросил Сергей Николаевич.

— Всё просто! Разгадка — у всех на виду. У всех под рукой всё это время.

— Что-что?! Ну, говори!

— Седьмое июля — это не дата. Это номер. Семь из семи.

— Седьмая примета, — прошептал Тюрин.

— Ну конечно! Дедушкина запись — это и есть седьмая примета.

— Бесполезно, — вздохнул папа. — Там ничего нет. Я проверил все координаты…

— Нет. Там проще. Никаких координат.

Артём схватил листок. Положил его на землю. Начал складывать.

— Ты уже пытался, — заметил профессор.

— Я не то пытался. Всё гораздо проще.

Артём складывал из листочка утаргалжина. Так, как учил дедушка.

Уголок — к центру.

Загнуть край.

Сложить.

Отогнуть половинку.

Расправить уголок, чтобы получился ромб…

Почувствовав, как легко идут изгибы, юноша уже не сдерживал радость.

Родители и Тюрин стояли над ним.

Птица стала обретать очертания. Уже был виден клюв, большое брюхо. Артём загнул первое крыло и замер. Дальше складывать не было смысла. Обе волнистые линии на обратной стороне послания — те самые, что юноша принял за начало какого-то рисунка, — соединились. Простые дуги, которые Марина Викторовна посчитала изгибами Иркута, протекавшего недалеко от дедушкиного дома, соединились. И получилось слово. Одно-единственное слово.

Теперь все поняли, что именно было там, на клочке, оторванном от приметы. Никаких координат, никаких узоров. Слово.

— Водопад, — прочитал Сергей Николаевич.

Глава восьмая

Путники раскрыли тайну седьмой приметы, но ликования не было. Все слишком устали. Только улыбка и тихий смех выдавали их искреннюю радость.

Переваловы помнили про водопад, обнаруженный во время утренней разведки, но не торопились к нему. Хотели насладиться моментом.

Не сговариваясь, легли на берегу озера. Смотрели на высокое синее небо. По западному горизонту лежал мелкий песочек облаков — его будто нарочно большим веником выметали после недавних гроз, но упустили в отдалённых уголках.

Над озером медленно скользила точка.

— Канюк, — прошептала мама.

Вскоре можно было различить тёмное брюшко птицы, светло-коричневую шейку и неподвижные чёрные крылья.

Артём заметил, как на камень рядом с ним села шашечница. Улыбнулся ей. Бабочка напомнила ему о городском уюте, о квартире на Лисихе, в доме возле трамвайных путей. Если открыть окна, можно услышать, как позвякивает колокольчик проезжающего трамвая. Сейчас и трамвай, и улица 30-й дивизии, да и сам Иркутск казались ненастоящими, выдуманными. Их никогда не существовало. Артём всегда, все четырнадцать лет своей жизни лежал тут — у спокойных вод озера, названного по имени его дедушки. Не было ни тайн, ни разгадок, ни смертельных выстрелов, ни погони, ни блужданий по саянской тайге. Был только покой озёрной глади. И канюк, летящий по небу. И жаркое солнце над вершинами сопок.

Артём слушал своё дыхание. Юноше хотелось объять необъятное — весь принадлежавший ему мир разом. Это было приятное тёплое чувство. А он только лежал на траве, укутанный этим желанием. Не было выраженных мыслей. Не хотелось ничего делать. Просто лежать в просторном покое.

— Ну как? — позвал Сергей Николаевич. — Хватит валяться. Осталось недолго.

К водопаду шли молча, будто слова могли отпугнуть удачу. Даже Тюрин не тревожил Переваловых догадками и сомнениями.

Спустились в редкий перелесок. Деревья шумели на ветру, и казалось, что пришёл дождь. Артём подставлял небу ладонь. Знал, что это дышит тайга, но с улыбкой ждал, что к нему прикоснётся прохлада дождевых капель.

Под ногами тянулись заросли бадана. Продолговатые листья росли напрямик из земли. Зелёные, красные. Под ними — чёрные, гниющие. Юноше поначалу даже казалось, что это звериный помёт. Идти по бадану было удобно. Он был мягкий, однако нога в него не проваливалась.

Заметив на ветке мелкую птичку с чёрно-коричневой грудкой, юноша промолвил:

— Воробей.

Ещё одно напоминание о городе.

— Это дубровка, — поправила мама. — Воробьёв тут не бывает.

— Всё равно хороший.

— Да.

Из перелеска вышли на поле, усыпанное фиолетовыми катышками васильковой серпухи, затем углубились в лиственничный бор. Здесь было много моховиков. Их медовые вспученные шляпки хорошо прятались под ветками и насыпью жёлтых иголок. Артём сорвал один из них. Провёл пальцем по свежей слизи, представил, до чего мягким и жирным был бы такой гриб на сковородке. С картошкой и луком.

— Разламываешь картофелину вилкой и по слому кладёшь ломтик масла — он тает… — подражая маминому голосу, протянул юноша.

— И берёшь курочку, — кивнула Марина Викторовна. — Держишь её за ножку, стягиваешь с неё липкую кожицу. Обжигаешь пальцы, и тут же зажимаешь их губами, чтобы остудить, и чувствуешь маслянистый жареный вкус.