Соловьи

Больше же всего Павел Матвеич боялся рассказать о том «кульминационном пункте», когда на «сцену» появилась «эта самая» Дуся Тыршонкова и как жена Эльвира «оподлилась» на него и «добила-таки» до конца. И он метался, мучился и сбивался часто с толку, думая — а надо ли здесь «вживаться», надо ли даже жениться, когда нет уверенности ни в том и ни в другом. Правда, рассказывая «об этой Тыршонковой», он мог бы прибавить ей лет, дать ей двадцать, двадцать один, и этим как бы погасить остроту вопроса, но он боялся тут врать потому, что и город рядом, и Эльвира, от которой узнать все это можно, которая и сама написать Булыгиной может, если узнает о новой женитьбе Головачева. Потому он и решил брать «измором крепость», как он называл «сложившуюся ситуацию», и все боялся, не слышала ли уж сдержанная Елена Сергеевна хоть кой о чем, что он от нее скрывал. Да, так было все у Павла Матвеича до конца мая, все так складывалось.

Любил ли он Елену Сергеевну настоящей любовью? Но уместно спросить: а что такое настоящая любовь? Павел Матвеич этого не знал. Он любил Елену Сергеевну «комплексно», как сам думал об этом, не умея иначе выразить всего того, что было с ней связано. Глупое, неуклюжее неумение думать о самом сложном простыми словами, простыми думами было свойственно его натуре. Такими словечками, как «ситуация», «пройденный этап», «комплексно», и черт знает чем еще он был набит до отказа и, не зная, что думать такими словами просто убого, объяснял себе, что и Елену Сергеевну он любит «комплексно». Что это значило на его языке, по его мышлению? А то, что он любил не просто женщину как женщину, — полюбив Елену Сергеевну как Елену Сергеевну, он полюбил всю свою «ситуацию», связывая ее с ней. Он связывал с любовью к Елене Сергеевне всю свою «катастрофу», все свои думы о «вживании», все свое одиночество и эгоизм здорового тела. Но между тем, как он и сам замечал, чего не было у него прежде, когда он сходился с Клавдией и Эльвирой, — а вы помните, как это было, — в этой новой любви у него было то для него новое чувство, что он дня и часа не мог уже не думать о Елене Сергеевне, думал он о ней с большой сердечной и мысленной чистотой, беспокойство этих чувств доходило до того, что он часто не выдерживал назначенного часа свидания и являлся к ней неожиданно, подгоняемый чувством этого беспокойства.

Это было ново, свежо для сердца Павла Матвеича, еще более свежо и значительно было то чувство в нем, что он уже боялся оскорбить греховным помыслом свои думы о ней и чувства к ней.

Словом, в эти дни мая Павел Матвеич очень близок был к истокам истинной, хорошей любви, любви надолго, может быть, навсегда. Если бы он умел всматриваться и сопоставлять явления не только в делах служебных, в бумагах, в деловых отношениях, где Павел Матвеич был горазд, а умел бы разбираться в новых своих чувствах, он был бы счастлив, открыв это новое в себе. Но разбираться в чувствах глубоко Павел Матвеич не умел, а потому и не знал, что портит себе вновь жизнь. Ему казалось, что «комплексная» его любовь к Елене Сергеевне есть только путь достижения своей цели, и шел к ней он тою намеченной дорогой, о которой уже рассказано. «Дальше все утрясется, — думал он, — дальше все войдет в обычную колею и будет, как у всех. Лишь бы перескочить через этот «чертов мост» — через эту Тыршонкову и Эльвиру. Тогда и Лена вынуждена будет считаться с совершившимся фактом».

Павел Матвеич очень перемучился однажды, когда у Елены Сергеевны в один будний день появилась Аня, а он, мучимый своими тревогами и волнениями, появился неожиданно у Елены Сергеевны тоже. Первым делом при виде Ани что он сделал? Да съежился, смолк, будто его кто по голове крепко стукнул. Он даже Елене Сергеевне руку не поцеловал, хотя за последнее время он это не стеснялся делать и в обществе Настасьи Иванны, и в обществе Елочки Прокудиной, с которой был уже знаком через Елену Сергеевну.

В тот день, когда он явился к Елене Сергеевне в неурочный час, она в обществе Елочки, Настасьи Иванны и Ани сидела в больничном садочке за домом под распустившимися вишенками и пила чай с печеньем и конфетами, которые принесла Аня.

С первого взгляда конфеты Павлу Матвеичу не понравились. Это были какие-то шоколадные конфеты в обертках с синим ярким васильком. Печенье тоже не понравилось по виду ему — уж очень оно было простенькое, печатное, как пряник. Все же он сдержанно поздоровался со всеми, сел и тут же съежился, смолк.

— О, вы уже знакомы? — спросила Елена Сергеевна, взглянув, как он запросто поздоровался с Аней и с любопытством ее оглядел. — Это вот и есть Аня, о которой я вам говорила. Мне показалось, что вы сказали тогда, что не знакомы.

— Простите меня, — сказал на это смущенный Павел Матвеич, — ей-богу, забыл тогда. Или вас не понял.

Павел Матвеич не лгал. Он просто знал Аню как не очень близкую знакомую Эльвиры, а кто она, как ее фамилия, то этого он совсем не знал.

Павел Матвеич, однако, дождался того часа, когда Аня собралась уходить, и вызвался проводить ее до Порима.