Соперница королевы

– Брат говорит, ему придется продать Уонстед, чтобы расплатиться с долгами, – произносит она. – Больно думать, что усадьба попадет в чужие руки и я не смогу туда вернуться. – Это всего лишь старый дом, но для нее он олицетворяет счастье и все хорошее, что есть в жизни.

– Я обсуждал покупку Уонстеда с твоим братом.

– Ты хочешь купить Уонстед?

– Мне нужен дом, подходящий моему положению. Раз уж оно неуклонно растет… – Блаунт высокомерно фыркает и тут же улыбается. Это их общая шутка: видимо, у него в крови дрожжи, раз он так быстро растет при дворе.

Пенелопу охватывает радость.

– Прет как на дрожжах. – Она берет Блаунта за руку. – Возможно, когда-нибудь… – У нее не хватает духу закончить.

Лошади скользят по обледенелым доскам моста. Ров полностью замерз, берега его покрыты снегом. Пенелопа была здесь в последний раз несколько лет назад, когда бедняга Лопес томился в камере. Как ни пыталась она стереть воспоминание о том, что произошло между ее братом и доктором, этот случай по-прежнему не дает ей покоя, словно надоедливая мелодия, от которой никак не избавиться. Она принесла несчастному поесть, чтобы хоть немного облегчить его положение, но Пенелопу не впустили. Стояло лето; вонь, исходившая ото рва, была невыносима. Одному богу известно, что таится за гладкими белыми стенами.

Их приветствует стражник в алой ливрее. Они спешиваются и препоручают лошадей конюху.

Пенелопа берет Блаунта под руку. Они следуют за стражником через двор по расчищенной от снега тропе, огибающей Белую башню, и останавливаются в дальнем углу двора. Стражник снимает с пояса связку ключей и отпирает дверь с надписью «Зверинец».

Изнутри доносится какофония странных звуков. За следующей дверью находится вольер, в котором проживает стая из дюжины обезьян: они висят на ветках сухого дерева и хриплыми криками приветствуют посетителей. Молодой смелый самец приближается к решетке. В его вытянутой морде есть что-то человеческое. Он зевает, показав пару длинных острых клыков, и принимается ласкать гениталии. Пенелопа ахает. К ним направляется самка с детенышем на спине. Самец отворачивается, демонстрируя лиловый зад. Пенелопа пытается потрогать мягкую шерстку на макушке обезьяньего детеныша, но смотритель хватает ее за запястье со словами: «Не стоит этого делать, миледи. Мать оторвет вам руку».

Она смеется, пытаясь скрыть тревогу.

– Очень напоминает придворную жизнь. Смотри, вон тот похож на Сесила. – Пенелопа кивает в сторону самца с блестящей темной шерстью, выискивающего у себя на голове блох.

– А вон твой брат и Бесс Бриджес. – Блаунт указывает на парочку, совокупляющуюся за деревом. Пенелопа невольно хихикает; должно быть, смотритель удивлен, что она не закрывает глаза от ужаса. – А это… – Проследив за взглядом Блаунта, она видит огромную самку с отвисшими грудями. Та сидит в одиночестве, внимательно изучая зеленый лист, словно читает философский трактат, и скалит зубы, если другие обезьяны пытаются приблизиться.

– Шшш. – Пенелопа прижимает пальцы к губам, чтобы не проговориться, но у обоих на уме одно и то же: перед ними дикий, вывернутый обезьяний двор, а эта сварливая одинокая самка бабуина – королева.

Март 1599,

театр «Занавес» / Эссекс-хаус

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом…»[28] – Актер, босой, но в кольчужном жилете поверх рубахи, стоит в центре сцены и тычет мечом в воздух.

– Акцент должен быть не на «снова», а на «друзья», – поправляет его драматург, расхаживая перед сценой. – «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом… – Взмах мечом – он показывает рукой, – потом: – Иль трупами своих всю брешь завалим!», и далее по тексту.

Актеры обмениваются репликами, которых Пенелопа не слышит. Она сидит на галерее вместе с братом и его друзьями.

– Думаешь, эта пьеса про меня? – спрашивает Эссекс.

– Разумеется, – отвечает Меррик. Для него весь мир вращается вокруг его товарища и покровителя. – Иначе почему они так хотели, чтобы вы присутствовали на репетиции?

– Просто к тому времени, как пьеса будет готова к показу, мы уже умрем, – говорит Саутгемптон. – Думаешь, все героические пьесы про тебя? – Он со смехом хлопает друга по плечу. – Ну конечно! Ты – великий завоеватель Генрих Пятый, победитель при Азенкуре!

– Направь лучше свой пыл на ирландцев, – парирует Эссекс. Меррик и Саутгемптон весело фыркают, заставив актеров прервать обсуждение и обратить взгляды на затененную галерею. Пенелопа замечает, что у брата нервно дергается колено. Публичное сравнение с королем может ему навредить. Саутгемптон твердо кладет руку Эссексу на ногу, помогая унять дрожь. Ходят слухи, будто какой-то книжник накропал трактат о том, как Генрих Четвертый сверг Ричарда Второго, и посвятил Эссексу. Пенелопа попросила Энтони Бэкона изъять сей труд, дабы не повторять злосчастной истории с «Рассуждением о престолонаследии». Если имя брата появится на обложке книги, прославляющей низложение монарха, последствия будут ужасными.

Актер начинает заново:

– Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом иль трупами своих всю брешь завалим!