Сопки Маньчжурии

В первый раз я вытащила изображение девочки. Неужели… неужели это я? Так и есть. Склонившись, я разглядываю изображение. Мне здесь лет пять или шесть. Светлые волосы, голубые глаза, прелестные ямочки на щеках… «Sunny» – так называла меня бабушка… Я и вправду была лучезарным солнышком во времена своего раннего детства… Но на этой картинке взгляд мой исполнен печали – такой глубокой, точно вызвана она совсем не детскими горестями. Воспоминания вдруг ожили – и забытая боль обожгла мое сердце…

Моя мама и сестричка Мэй умерли от дифтерии почти одновременно. Мне тогда было шесть лет. И после того как их не стало, в мою милую розовую комнату зашли люди и стали забирать мои книги, игрушки, одежду, белье – все! А потом они сожгли все это на костре… я видела густой дым, поднимавшийся с той стороны; вместе с этим дымом улетали в небо и растворялись мои наивные детские мечты, вера в сказку, убежденность в том, что добро сильнее зла…

А тем временем – что это? – изображение грустной девочки ожило. Более того, оно уже несло совершенно иной посыл, нежели ранее. Девочка повернулась ко мне и, милым жестом поправив выбившуюся из-за уха белокурую прядку, улыбнулась так очаровательно и радостно, словно не было в ее жизни никаких потрясений. На ее прелестном личике не осталось и следа от печали…

Когда Белая Дама явилась ко мне во сне второй раз, то все повторилось. Потянув карту, я вынула из колоды изображение шкатулки. Я вздрогнула: этот предмет был мне хорошо знаком… вновь тягостные воспоминания обрушились на меня. Двенадцатое марта тысяча девятьсот первого года, Большой Гатчинский дворец… Мы с супругом вскрываем шкатулку, в которую сто лет назад император Павел Первый положил послание потомкам. Послание это включало в себя предсказание монаха Авеля о том, что ждет царский род в России. Поистине читать это было страшно – мистический холодок пробирал меня до костей, когда в ушах моих звучали слова, сказанные веком ранее о моем супруге: «На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим как некогда Сын Божий, в тысяча девятьсот восемнадцатом году примет кончину мучительную…» С той поры я думала об этом пророчестве беспрестанно. Меня всюду преследовала мрачная тень нависшей над нами погибели. А однажды я случайно узнала, что мой супруг в день своей коронации (в тысяча восемьсот девяносто шестом году) получил послание еще и из семнадцатого века, и было оно еще ужаснее. В нем говорилось, что император, взошедший на трон в конце девятнадцатого столетия от Рождества Христова, станет последним… что ему начертано искупить все грехи рода… И, хоть обо мне речь в письме не шла, я знала, что мне суждено разделить участь мужа… Ведь мы с ним – одно.

Однако в моем сновидении события развернулись странным образом. Карта ожила. Шкатулка на картинке открылась сама собой. С изумлением я смотрела, как из нее вылетел листок пожелтевшей бумаги. С отчаянным вниманием я вглядывалась в мелкие строчки, охваченная безумной надеждой прочитать в них не приговор, а доброе пророчество… Последние строчки мне удалось разглядеть, и они гласили следующее: «…и, повидав весь мир, прожив долгую и счастливую жизнь, уйдут они в мир иной в один день, окруженные многочисленными потомками…»

Странно – но, проснувшись, я, вместо того чтобы испытать мгновенное разочарование от того, что это был лишь сон, наполнилась блаженным ощущением (даже, скорее, уверенностью), что приближавшаяся к нашей семье беда вдруг резко затормозила и повернула в обратную сторону.

А нынче Белая Дама явилась в третий раз. При этом что-то подсказывало мне, что этот ее визит будет последним. Наверное, время моего пребывания в этой ванне подошло к концу… Встреча с Белой Дамой все решит.

Она, как обычно, долго тасовала колоду. А потом протянула мне. Когда я вытянула карту и перевернула ее, то замерла в сильнейшем волнении. Мне даже было трудно дышать; я внимательно вглядывалась в изображение. О, как о многом оно мне говорило! Это бы лик святого Серафима Саровского – точно такой же, как на иконке, что стояла на столе моего мужа с той поры, как у нас родился сын… Сын, которого мы вымолили у этого святого! Алешенька, наш любимый, бесценный мальчик… Мое счастье и моя непреходящая боль… ежесекундное беспокойство о его здоровье… мучительное знание о том, что он едва ли доживет до совершеннолетия и безумная надежда на чудо… За это чудо – за выздоровление моего мальчика – я было готова пожертвовать собственной жизнью…