Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

Отходя от Шуры, мы узнали, что нашим противником, удачно стрелявшим по нас, был полковник Закутовский, командовавший красной артиллерией, коренной шуринец, офицер 21–й и 52–й артиллерийских бригад и георгиевский кавалер. Еще в мирное время на полигоне он считался наилучшим стрелком. Автор очерка был во время войны некоторое время адъютантом дивизиона, которым командовал Закутовский, на Западном фронте под Бжезанами и где он своим умелым руководством огнем артиллерии заслужил Георгиевский крест. Говорят, что его помощником был также шуринец капитан Воробьев. Оба потом исчезли до нашего вступления в Шуру. Закутовский умер не дождавшись Суда и возмездия. На наш же призыв к борьбе с большевиками он не отозвался, выжидая событий. К сожалению, было немало таких офицеров–шкурников, но многие из них все же прогадали, так как пришедшая вторично в Шуру большевистская власть все‑таки с ними расправилась.

* * *

Итак, решив пока не подвергать Шуру ужасам гражданской войны, князь Тарковский начал вести переговоры с генералом Бичераховым. Положение в общем создалось крайне запутанное: большевистский гарнизон из Астрахани чувствовал себя неуверенно, связь с красной Астраханью была потеряна вследствие ликвидации в Баку «Центрокаспия», примкнувшего к Бичерахову. Поэтому обе канонерки, гулявшие по Каспийскому морю, переменили ориентацию, благо в то время благодаря англичанам у Бичерахова было много денег. Бичерахов, а по другим источникам сами англичане, ликвидировал всех комиссаров Баку в количестве 23.

Итак в Шуре — большевики, в Петровске — Бичерахов, около Шуры в горах — Тарковский и с юга идут «освободители» — турки.

По дороге в Хунзах произошло происшествие, повлиявшее на наше первоначальное решение. На одном из ночлегов около ручья, ночью, один из наших офицеров проснулся от какого‑то предчувствия и увидел подкрадывающегося с кинжалом в руке к нашей спящей группе горца. Не растерявшись, офицер схватил ручную гранату и бросил ее в нападающего. Мы все вскочили на ноги и услыхали крики и топот ног в темноте, уносивших, очевидно, раненого. После этого, получив приглашение ротмистра Хуршилова идти на Гуниб, где у него был небольшой домик, мы, передав все орудия Алиханову, отправились, кто верхом на коне, а кто на лошаке (катер), на Гуниб. Другая часть наших офицеров пошла в аул Чох. Миновавши аул Араканы — узкое ущелье, в котором днем на камнях можно было сжарить барана, а ночью замерзнуть, мы в два перехода достигли Гуниба. По дороге все встречные горцы с удивлением разглядывали нашу странную «конную» группу, если можно было ее назвать конной. Алиханов и его сын имели нормальный вид горцев, но мы, остальные, одетые кто в чем, истрепанные, не могли иметь воинского вида, тем более что все внимание было обращено на то, чтобы удержаться на острой спине катера, идущего только тротом. Кто имел папаху, кто выцветшую артиллерийскую фуражку, но все в бурке в адскую жару. Как раз эта бурка и спасала от жары, ибо приподнявши ее сзади и чуть спереди, получали «сквозняк», а папаха не пропускала лучи солнца и только время от времени надо было ее приподнимать и освежать голову.

Во время этого перехода мы убедились, что народ Дагестана все время жил только слухами и надеждой на возвращение старого времени. Пунктом для получения и обмена сведений был каждый горный ключ, пересекавший путь. Выбиваясь из скалы и наполняя каменный водоем, он собирал всех спутников и у него всегда торчали конные и пешие и стада баранов. Все жадно пили ледяную ключевую воду, и должен сказать, что пили с каким‑то благоговением, хотя мы были и не в Сахаре. У водоема висела каменная кружка и на стене была выбита по–арабски надпись и всегда одна и та же. Вот ее перевод: «Путник, благодари Аллаха за этот божественный напиток, который Он дает тебе!» Всегда при встрече первое приветствие было «Селям Аллейкюм!», на которое отвечали: «Во Аллейкюм Селям!» Второй вопрос: «Ким аул?» (какого аула), чтобы знать, из какого лагеря, — может быть, противного? И третий вопрос: «Кой да барасса?» (куда идешь) Эти вопросы на общем принятом языке кумукского народа. Уже после этого идут жадные вопросы: «Кто в Шуре? Где Тарковский? Где Нажмуддин Гоцинский?», иногда — «Где Узун Хаджи? Где турки и где инглези?». На все надо было толково отвечать, и если наступал час молитвы, то все спешили совершить намаз. Пища играла второстепенное значение. Горец довольствуется очень малым, особенно в дороге. В хуржинах у него кусок чурека, кусок сыра овечьего и иногда сушеный курдюк. Дикий чеснок под рукой, воду же дает Аллах. Не курят и не пьют ни водки, ни вина. Разве иногда на плоскости.