Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

Вдруг сзади громкие крики: «Дур, дур (стой)… Атма (не стреляй)…» И на нас наскочило десятка два вооруженных турецких солдат Гунибского гарнизона. Остановив нас, повернули назад повозку и, подгоняя прикладами, всех погнали обратно на Гуниб. Подошел дежурный турецкий офицер в чине прапорщика и, ругаясь на своем языке, ударил меня нарочно, когда я ему крикнул: «Осторожнее, я офицер!» Продолжая ругаться, он сказал мне, что меня повесят за переодевание. Увидев на груди брата орден Святого Георгия, сорвал его и бросил на землю. Возмущенные и подавленные, мы пришли на Гуниб, где нас заперли в пустую комнату холерного дома. Снаружи был поставлен караул. Участь наша зависела от Измаил–Хакки Бея, произведенного уже в генералы (паша). Наши горцы не дремали. Генерал Эрдман и ротмистр Матегорин подняли всех на ноги, и от имени русских офицеров пошла с нарочным бумага–протест в Кази–Кумух с описанием происшедшего. В этой бумаге излагалось, что русские офицеры не находятся в плену, а у себя на родине, где ведут войну с большевиками и хотят присоединиться для этой же цели к князю Тарковскому.

Ответ пришел быстро и гласил: «Русских офицеров немедленно освободить, они могут ехать куда хотят. Приношу свое извинение за свершившееся. Виновника–прапорщика подвергаю наказанию, а капитана Кузнецова прошу особенно извинить меня за совершенный прапорщиком проступок с Георгиевским крестом, который и мы ценим».

После объявления нам ответа от Измаил–Хакки Паши, через некоторое время к нам в комнату вошел злосчастный прапорщик и, извинившись перед братом, с поклоном вручил ему найденный им за три версты Георгиевский крест.

Итак путь в Шуру был открыт, и на этот раз мы без колебаний дружно двинулись различными способами домой. Путь далекий, голодный и возвращение без славы. Ни одного выигранного боя, что, впрочем, и понятно, принимая во внимание отсутствие силы и средств. Одного желания оказалось недостаточно. Вид у нас всех был непривлекательный. Я лично не мог надеть на черкеску погон, так как на ногах у меня были стоптанные чувяки без подошв

Как позже выяснилось, причиной нашего неудачного побега с Гуниба был полковник Степан Андреевич Ржевуцкий, милейший человек, георгиевский кавалер Китайской кампании 1900 года. Отказавшись идти с нами, он через полчаса после нашего ухода решил попытаться с сыном также уйти, но через Барятинские ворота, где был турецкий караул. На ночь эти массивные железные ворота закрывались, и, естественно, они были замечены караулом и водворены к себе на квартиру, что и помогло обнаружить наше отсутствие. Кроме того, в этот день у турок был какой‑то праздник, и они были наполовину пьяны. Отсюда и их ненужное рвение и погоня за нами. В пылу хотели даже нас всех перестрелять, но боязнь наших горцев, не симпатизировавших им, остановила их. Перед этим произошел случай в одном из аулов около Гуниба. Турки послали туда фуражировщиков для реквизиции фуража и продовольствия, чего никогда не было при Царе. Произошли эксцессы, и даже было убито несколько турецких солдат.

Измаил–Хакки Паша, очевидно, был из турок нового поколения, человеком весьма культурным и понимавшим шаткое положение турок в чужой стране, где они рассчитывали приобрести доверие населения. Долго я хранил копию его извинительного письма к нам, но время унесло его.

Мы дома, в Темир–Хан–Шуре. На бульваре сидит группа бичераховских казаков, нарядно одетых, и поет свои казачьи песни. У них почему‑то нет погон, офицеры же их носят, горцы все надели их первым делом.

Расспрашиваем, кто где живет. Неожиданно узнаем, что моя мать, сестры и жена с ребенком живут на такой‑то улице. Удивляюсь, откуда может появиться моя жена, которую я оставил еще перед Рождеством прошлого года в положении в Пятигорске. Сюрприз — на крыльце стоит жена с дочкой на руках, родившейся без меня, мать и сестры. Оказывается, после долгих приключений моя жена и сестра с мужем пробрались сухим путем к Каспийскому морю, к пристани Старо–Теречной. Это в разгар общего хаоса и гражданской войны на Тереке. Наняли лодку, чтобы добраться до Пегровска и разыскать меня, но по пути попали в плен к большевикам и были отвезены в Астрахань, где после тщательного осмотра и допроса, благодаря находчивости няньки, простой бабы Пензенской губернии, были отпущены и добрались до Шуры. Жена моя даже привезла в корзине мой парадный китель с орденами и аксельбантами.

Оказывается, Шура была занята Тарковским в начале сентября. Большевики, боясь быть отрезанными от Астрахани, ушли, и в Шуру беспрепятственно вошел Бичерахов и князь Тарковский с Дагестанским полком. Начались переговоры о разграничении зон влияния. В результате Бичерахов признает князя Тарковского диктатором Дагестана, но требует, чтобы турки отошли из Дагестана. В это время турецкие части под командой полковника Сулейман–Бея начали наступать на Дербент. В горах турки заняли селение Леваши, придя из Кази–Кумуха. Князь Тарковский в сопровождении Зубаира Темирханова, знающего хорошо турок, поехал в селение Леваши для переговоров с полковником Миралай Эмин Беем.