Сорок одна хлопушка

Хуан Бао хмыкнул в ответ и исчез так же внезапно, как и появился. Пока он открывал и закрывал дверь, в дом ворвался морозный воздух этого вечера третьего января тысяча девятьсот девяносто первого года и принёс с собой дух покрытой льдом и снегом земли и дыхание усеянного звёздами неба, заставив меня почувствовать непостижимую торжественность и обязательность исполнения приказов в жизни взрослых.

– Ну куда это годится, – виновато проговорила мать. – Ведь это мы пригласили вас на угощение, а тут вы вводите себя в расходы!

Лао Лань улыбнулся открытой улыбкой:

– Эх, Ян Юйчжэнь, как же ты ещё не поняла? Ведь я пользуюсь этим случаем, чтобы поугодничать перед твоим сыном и дочкой, нам всем уже скоро за сорок, а если прыгнуть вперёд на несколько лет, мир будет принадлежать им, пройдёт десяток лет, и они будут проявлять свои способности.

Отец налил стопку и торжественно заявил:

– Лао Лань, в прошлом я с тобой не соглашался, а теперь согласен, ты меня превзошёл. Отныне буду следовать твоему примеру.

– Мы с тобой, – Лао Лань указал пальцем на отца, потом на себя, – мы с тобой два сапога пара.

В этот незабываемый вечер родители с Лао Ланем вина выпили немало и изменились в лице: лицо Лао Ланя всё больше желтело, отец бледнел, а лицо матери раскраснелось.

Хлопушка двадцать первая

С наступлением сумерек восточная и западная колонны разошлись, на лугу и на шоссе остались бесчисленные банки из-под напитков и сломанные флажки, а также множество бумажных цветов и мешков с навозом животных. Под руководством нескольких бригадиров с громкоговорителями несколько десятков рабочих в жёлтых безрукавках суетливо наводили порядок. А в это же время на площадку торопливо заезжали мотоблоки, трёхколёсные пикапы, конные повозки, которые везли мангалы, электродуховки, электрофритюрницы и другие приспособления для готовки. Тут было определено место для ночного торжка с приготовлением и продажей самых различных мясных блюд во время праздника, чтобы не загрязнять окружающую среду в городе. Не уехали похожие на парочку каких-то гигантских существ передвижные генераторы, они будут подавать на ночной торжок электричество. Сегодня вечером здесь будет царить оживление. Я тут уже целый день рассказываю, столько всего необычного насмотрелся, сил больше нет, и, хотя продержался на умятых вчера вечером нескольких чашках чудесной рисовой каши дольше, чем на обычной еде, каша остаётся кашей, и с того времени, когда солнце стало клониться к закату, в животе заурчало, и меня охватило чувство голода. Я тайком покосился на мудрейшего в надежде, что он осознаёт, как быстро летит время, и поведёт меня в маленькое помещение за храмом, чтобы отдохнуть и перекусить. Возможно, там я снова встречу вчерашнюю таинственную женщину, которая щедро распахнёт свои широкие одежды и своим великолепным молоком напитает мою плоть, а ещё больше – душу. Но глаза мудрейшего были прикрыты, чёрные волоски в ушах и глазах подрагивали, и это говорило о том, что он сосредоточивается, чтобы слушать дальше моё повествование.

* * *

В тот незабываемый вечер, после того, как были съедены суп из карася и пельмени с акульим мясом, сонная сестрёнка начала хныкать, Лао Лань тоже встал и стал прощаться. Спешно поднялись и отец с матерью – отец с Цзяоцзяо на руках. Привычно, но неуклюже он шлёпал её по попе, провожая таким образом незаурядного человека нашей деревни.

В нужный момент в доме появился Хуан Бяо и накинул на плечи Лао Ланя шинель. Потом легко скользнул к двери и открыл её, подготовив Лао Ланю выход. Но тот. похоже, уходить не торопился, было впечатление, что ему нужно ещё что-то обговорить с родителями. Он повернулся в сторону отца, опустив голову, всмотрелся в личико сестрёнки у него на плече и тяжело вздохнул:

– Ну просто копия…

От этой его похвалы с неясным смыслом у всех на сердце сделалось тяжело. Мать от неловкости закашлялась, отец крутил головой, пытаясь взглянуть в лицо Цзяоцзяо и невнятно бормоча:

– Цзяоцзяо, скажи «дядя», скажи «дядя»…

Лао Лань достал из кармана шинели красный конверт и сунул между Цзяоцзяо и отцом:

– Первый раз встретились. Вот, на счастье.

Отец торопливо вынул этот толстый конверт и запротестовал:

– Не пойдёт, Лао Лань, никуда не годится!

– Почему не годится? – возразил Лао Лань. – Это же не тебе, а ребёнку.

– Да кому угодно не годится… – с жалким видом мямлил отец.

Лао Лань достал из кармана ещё один красный конверт, передал прямо мне и лукаво подмигнул:

– Мы с тобой старые друзья, как ты, уважишь меня?

Я без колебаний протянул руку и взял конверт.

– Сяотун… – горестно воскликнула мать.

– Я понимаю ваши чувства. – Лао Лань засунул руки в рукава шинели и торжественно продолжал: – Но хочу сказать вам, что деньги – пресволочнейшая штуковина, с ними не рождаются и в могилу их с собой не заберёшь.

Слова Лао Ланя легли свинцовой тяжестью. По застывшим лицам отца и матери было видно, что они не в себе, что они будто не понимают скрытого смысла этих слов.