Сосна зимой

Но мне не удалось ни побеседовать с Лоуном, ни выслушать просьбы о прощении. Посланные за ним евнухи вернулись с извинениями и сказали, что поэта не нашли. Ни в его доме, ни у кого-либо из его друзей его не оказалось. Не нашли его и во второй половине дня, и следующим утром. Я даже начала тревожиться – не случилось ли с ним чего? Но потом мне доложили, что в своём доме господин Чжуэ всё-таки побывал – вечером первого дня. Быстро взял деньги, кой-какие вещи, и выехал из столицы перед самым закрытием ворот. Где он отсиживался до того, я не узнала, да это было и не важно. Всё стало ясно – кто-то предупредил Лоуна, что на него уже донесли, и поэт предпочёл не проверять, какой силы гнев на него обрушится. Тут уже с облегчением вздохнула я – всё же, что ни говори, а разговор вышел бы тягостный. Оставалось только задним числом запретить ему возвращение в столицу, и на том счесть инцидент исчерпанным. Уверена, что если б дело получило огласку, мне пришлось бы повоевать за такое мягкое наказание – к престижу монархии тут относились трепетно. Но собутыльники Чжуэ Лоуна хранили деликатное молчание, доносчик, кто бы он ни был (я не стала доискиваться) удовлетворился результатом, и потому столице и двору стало лишь известно, что поэт чем-то вызвал моё недовольство. Чем именно, слухи ходили самые разные, но большинство сходились на недалёкой от истины версии, что мне что-то не понравилось в его стихах.

Паскудный стишок я сожгла. Осадок от происшествия чувствовался ещё долго, напоминая о себе притаившейся на дне души горечью, но в конце концов время и дела его смыли.

Есть в Северной империи такая ехидная байка о человеке, который отправился покупать себе скакуна, зная лошадей только по описаниям в книгах. В этих учёных книгах было сказано, что хороший скакун должен иметь длинные ноги и хорошо прыгать. В результате высоколобый умник купил себе… жабу. А что – ноги длинные? Длинные. Прыгает? Прыгает. Чего вам ещё надо?

Именно таким человеком я чувствовала себя, когда выслушивала отчёты о строительстве канала между Чезянь и Тигровой рекой. Когда большая часть канала была уже прокопана и казалось, что через месяц-другой основные работы закончатся, Тигровая река вдруг взяла и сменила русло. Да так, что между ней и каналом оказалась гряда каменистых холмов, пробиться через которые, быть может, и получится… лет так через тридцать. И кто ж его знал? Ну, вот местные жители знали, что с их рекой такое периодически случается. Но когда это столичные чиновники спрашивали местных? В результате канал с трудом дотянули до притока Тигровой реки, потратив на это куда больше времени и средств, чем предполагалось изначально. Но приток был порожистым, так что своей основном функции – стать транспортной артерией – канал выполнять заведомо не мог. Оставалось надеяться, что хотя бы для полива сгодится.

В общем, зёрнышко подобрали, арбуз потеряли.

Так удивительно ли, что отныне к прожектам такого рода я относилась с большим подозрением? А они время от времени продолжали поступать, и за один из них усиленно ратовали в Водоустроительном управлении, уверяя, что такого конфуза больше не случится.

– Да, ваше величество, Тигровая река ненадёжна, – уполномоченный управления подкараулил меня у самого крыльца, и теперь, пользуясь тем, что у меня рука не поднялась его гнать, бежал за мной до самой приёмной и кабинета. – Но с рекой Веймун такого не бывает!

– Вы уверены?

– Совершенно, ваше величество. Если прокопать канал от верховьев, то можно проложить его до озера Чаша Подаяния. А оно не так уж и далеко от Чезяня!

– А что говорит Строительное управление? Вы с ним консультировались?

– Э-э…

– Дайте я угадаю. Они говорят, что работа будет трудной, потребует много сил и средств.

– Да, ваше величество, но она не невозможна! Я сделал расчёты – мы вполне можем уложиться в два года. Вот, если вашему величеству угодно будет взглянуть…

– Ладно, оставьте, – устало сказала я. Мне не хотелось сейчас заниматься делами, сегодняшний день и без того был нелёгок. Моя приёмная мать, госпожа Фэй, заболела, и, учитывая её возраст, велика была вероятность, что болезнь станет для неё фатальной. И она, и её муж это понимали, и, кажется, мой батюшка паниковал по этому поводу даже больше самой болящей. Когда я, как почтительная дочь, навещала их, а это приходилось делать не реже, чем раз в три дня, то на то, чтобы выслушать и успокоить хоу Фэя, уходило куда больше сил и времени, чем на общение с госпожой Фэй. Ту, похоже, надвигающаяся смерть совсем не пугала, и сожалела она только о грядущей разлуке с внуками, к которым действительно успела сильно привязаться.