Тревожным аспектом обоих фильмов, несмотря на нескрываемый оптимизм концовки картины Вендерса, является неспособность продвинуться существенно дальше романтизма (индивидуализированного и сильно эстетизированного) в качестве преодоления тех состояний, которые столь блестяще изображают оба режиссера. Складывается впечатление, будто они сами неспособны освободиться от создаваемых ими образов. Марион и Дамиэль ищут образ, который должен прийти на смену другим образам, и, кажется, считают это подходящей идеей того, как изменить мир. С этой точки зрения обращение к романтизму в обоих фильмах оказывается рискованным именно потому, что оно предвосхищает сохранение того состояния, когда эстетика доминирует над этикой. Разумеется, качества предлагаемого нам романтизма различаются. Усталый мачизм Декарда и подчинение им Рэйчел – это нечто совершенно иное, нежели встреча умов и душ в случае Марион и Дамиэля (которые сразу же начинают учиться друг у друга). Однако даже здесь присутствует ощущение, что в «Бегущем по лезвию» звучит более подлинный (хотя и не обязательно достойный похвалы) голос, поскольку в этом фильме по крайней мере затронут вопрос о том, в каком символическом порядке мы можем находиться. Вендерс от этой темы уклоняется, а заодно и совершенно не затрагивает вопрос о классовых отношениях и классовом сознании, представляя каждую конкретную социальную проблему как неопосредованное отношение между отдельными людьми и коллективом (государством). В «Бегущем по лезвию» признаки объективных классовых отношений присутствуют в избытке, однако персонажи этого фильма, очевидно, не видят смысла как-то соотносить себя с ними, даже если они, как Декард, смутно осознают их наличие. Хотя оба фильма блестяще отображают состояние постмодерна и, в частности, конфликтный и сбивающий с толку опыт пространства и времени, они неспособны сместить устоявшиеся способы ви́дения или преодолеть конфликтные условия текущего момента. Отчасти причины этого следует искать в противоречиях, внутренне присущих кинематографической форме как таковой.
Кино в конечном счете является превосходным создателем образов и манипулятором ими в коммерческих целях, и само их использование всегда в значительной степени предполагает сведение сложных историй повседневной жизни к последовательности образов на поверхности экрана. Идея революционного кино всегда наталкивается именно на это сложное препятствие. Однако основной изъян находится еще глубже. Постмодернистские художественные формы и культурные объекты по самой своей природе должны осознанно охватывать проблему создания образов и в результате неизбежно обращаются внутрь самих себя. В таком случае сложно уйти от существования того, что изображено внутри самой художественной формы. Я думаю, что Вендерс действительно сражается с этой проблемой, и о том, что эта борьба в итоге не приводит к успеху, видимо, совершенно четко сообщают финальные титры: «Все еще впереди». Однако внутри этих рамок миметические качества подобного кинематографа весьма показательны. И «Крылья желания», и «Бегущий по лезвию» демонстрируют нам, как в зеркале, многие принципиальные особенности состояния постмодерна.
Часть IV. Состояние постмодерна
Глава 19. Постмодерн как историческое состояние
В силу того, что эстетические и культурные практики включают конструирование пространственных репрезентаций и артефактов из потока человеческого опыта, они особенно восприимчивы к меняющемуся опыту пространства и времени. Эти практики всегда выступают посредником между Бытием и Становлением.
Написание исторической географии опыта пространства и времени в социальной жизни и понимание тех трансформаций, которые они претерпели, возможны при помощи отсылки к материальным и социальным условиям. В части III был представлен исторический набросок того, как эта задача может быть реализована на материале постренессансного западного мира. Измерения пространства и времени оказались подчинены постоянному давлению обращения и накопления капитала, кульминацией чего становились дезориентирующие и разрушительные приступы пространственно-временного сжатия (особенно во время периодических кризисов перенакопления, возникавших начиная с середины XIX века).