Сотник

— А вот когда прошлой зимой за гривной в Туров поехал, — Мишка потянулся за стоявшим в углу на сундуке кувшином и кружками. Плеснул в них и пододвинул одну деду. — Квас, — пояснил он. — Будешь?

— Давай! — Корней презрительно покосился на кружку и потянул к себе весь кувшин. Хлебнул прямо из него — так, что квас потек по усам и бороде, вытерся и хмуро взглянул на внука:

— Ну и что ты там ещё надумал?

— Да чего там думать-то! Торговать ты бы, вон, Лавра отправил. Ну, может, Андрея и нас с братьями ему в помощь. И не в Туров — в Давид-Городок всяко ближе, а цену за товар ту же дали бы. Тебе к князю надо было позарез, так? Промедлил бы — отдали бы сотню Пимену во владение…

Корней пристально смотрел на внука, опершись руками о стол и нависнув над ним, словно собирался встать. Когда пауза непомерно затянулась, он вдруг расслабленно откинулся назад, что-то решив для себя.

— Так, значит… — непонятно протянул он и кивнул Мишке, — дай, что ли, ещё квасу хлебнуть. В горле пересохло тут с тобой языком молоть…

Принял у внука кувшин и надолго припал к нему, жадно глотая, словно путник после долгого перехода по пустыне, а когда поставил кувшин на место, Мишка едва головой не затряс. Старый сотник смотрел на внука почти весело. Ну, разве что не подмигнул.

— Да не только Пимену, — хмыкнул он. — Он просто дурнее всех оказался и вперед полез…

— Ясно, не одному ему. Потому тебе сейчас в спину и шипят, ждут, что оступишься. И бунт им этот, как дураку подарок к празднику: поставили тебя в такое положение, что куда ни наступи — все в дерьмо вляпаешься. Отроков бы казнил — Младшей стражи не стало бы, потому что нас бы тогда всех положить пришлось. И меня с братьями тоже. Отказался бы — за то, что твои холопы кровь пролили, вирами бы разорили. В шахматной игре это называется цугцванг…

Корней нахмурился, и Мишка поспешил поправиться:

— По-нашему это вилы — куда бы ты ни кинулся, а на зуб все равно напорешься. Только когда Федор и Егор новости из Турова привезли, те, кто это затеяли, поняли, что ручка от их вил им же в жопу метит. Не может больше сотня свернуть шею наглому мальчишке. Нету его! Не-ту! И даже против княжьего сотника выступить не получится. Теперь может быть бунт только против князя! И самим им те вилы уже не убрать: как ни изворачивайся, а чувствительные места непременно повредишь. Вот и заметались в Ратном. Или я не правильно понял, зачем Бурей приезжал?

— А ты и рад — позволил им те вилы убрать! — пробурчал дед. — Иначе Серафим не приехал бы от тебя довольный, как обожравшийся упырь.

— Я, деда, меньшие на большие разменял. Нам князья посерьезнее вилы поставили, и от них уже не уйдешь. Чего теперь по мелочам-то дергаться?

Воевода в третий раз потянулся за кувшином.

— Ну и горазд ты, Михайла, языком чесать… Протрезвел из-за тебя, ядрена-Матрена! Только молод ты ещё, а потому дурак! — припечатал Корней кулаком по столу. — Думаешь, не знал я, что ты отроков не можешь отдать? Хотел на себя все взять, а теперь… Ты хоть сам понял, чего натворил? Не захотел малой крови — в дерьме искупаешься, а крови так и так не минуешь.

Не я твоих отроков осудил и не сотня — обычай. А обычай, он не на пустом месте рождается. Кровью за него плачено — и немалой. Ты за троих всех положить готов, а не подумал, что у тебя не только эти трое за спиной. Десяток из куньевской родни — забыл? Там сыновья и племянники сгоревших на выселках баб — сколько их, посчитал? Вон, спроси у этой… Арины Андрюхиной, как она дочь Дарены за косу от полоненных холопов оттаскивала. Девка, а ведь порвала бы за мать, если бы ее допустили…

Но у баб все слезами выйдет и успокоится. Не сразу, но успокоится. А мужи не забудут. И они у тебя уже крови распробовали. Резню среди своих не хочешь? Не троих — десяток положишь, а то и больше. Тех, кого сами порежут, и тех, кого тебе же потом казнить придется. Бурей не нравится? Так сам тогда берись. Или вон, Андрюху пристраивай. И много тогда с тобой останется?

— Обычай, говоришь? — теперь Мишка потянул к себе кувшин с квасом. — Обычай, деда, до тех пор живет, пока он соответствует тому, для чего был изначально предназначен. Потому как сотник — ты прав. Но сотник той сотни, что раньше была. Когда в княжьи игры играть и за все Погорынье решать не приходилось. Обычаи? Обычаи новые создадутся. А мы пока вот новые ритуалы введём… Адекватные ситуации, как давеча господин поручик изволил выразиться, — хмыкнул он.

— А справишься? Или тебя потом, как Иисуса, надо будет? — прищурился дед. — Помнишь, что я говорил? Если уж взялся, то делай. И делай лучше, чем было. А то на Голгофу нам вместе, если что…

— Так я же, деда, не мир переделываю — я за изменяющимся миром поспеть хочу, — серьезно ответил Мишка. — Потому что те, кто не успевает, остаются на обочине гнить. А Иисус… — Мишка пожал плечами. — Я так думаю, что не наказывал его так Отец, а учил. Как ты меня… И на Голгофу он попал оттого, что кадровая политика у него была плохо поставлена!