Как-то, ещё в молодости, на заре партийной карьеры, довелось Ратникову утешать юную поэтессу. Девица писала вполне сносные стишата для стенгазеты и вела какую-то общественную работу, то есть считалась активной комсомолкой. И вдруг совершенно внезапно, в ответ на рядовую просьбу от комсомольского начальства написать "что-нибудь" к очередной дате, отказалась категорически и разразилась рыданиями прямо в комитете комсомола. Женские слезы, да ещё с истерикой, для мужиков, как известно, страшнее любого мордобоя. Тем более, слезы и истерика ничем, с их точки зрения, не мотивируемые. Так как в комитете комсомола в тот момент в наличии оказались только мужики, то ситуация сразу же начала приобретать размах глобальной катастрофы. Редактор стенгазеты убежал в панике, первый комсомольский секретарь, к которому и зашел в этот момент за каким-то делом Ратников, заметался в поисках графина с водой, а второй секретарь попытался на девицу прикрикнуть, но как-то не очень уверенно. Вот и пришлось выручать младших товарищей.
Ратников подошел к делу творчески.
— Что это у тебя тушь по всему лицу растеклась? Да не три руками! Блузку вымажешь, — спокойно сообщил он девице и, взяв ее за плечи, отволок к удачно висевшему в углу зеркалу.
Вид собственной красной, зареванной и перекошенной физиономии с размазанной по лицу косметикой подействовал на поэтессу лучше любого новопассита. Она ойкнула, полезла за платком в сумочку и стала срочно приводить себя в порядок. Ну а после, уже в качестве дополнительной нагрузки, пришлось выслушать объяснение столь бурного выплеска чувств.
Оказывается, молодое дарование, неудовлетворенное славой "писательницы в стенгазету", преодолело сомнения и терзания и отправило в какую-то "взрослую" редакцию свои "лирические стихи". Не те, что писались к праздникам и "по заказу", а те что "кровью сердца" и в тайную тетрадочку "для души". И как раз в тот день пришел ответ. Что уж там были за шедевры и стоили ли они того, чтобы так безжалостно обламывать юное создание — бог весть. От чтения их Ратникову удалось уклониться, но иезуитский ход редакции он вполне оценил: стихи "про любовь" отдали на рецензию довольно известному поэту-деревенщику в почтенном возрасте, славящемуся своими панегириками "Руси колхозной, тракторной". Вот он и оттянулся на "шедеврах" девицы со всей посконно-крестьянской непосредственностью, не слишком заморачиваясь душевной травмой, которую невольно нанес "тонкой творческой натуре", а просьба комсомольского начальства пришлась, что называется, по свежей мозоли…
— Представляете? — скорбно вопрошала девица Ратникова почти в тех же интонациях, что поручик Мишку. — Там написано: "Я заплетаю косы лошадям, что звездною дорогой пронеслись", а он пишет: "Что за звездная дорога? Млечный путь, что ли? Нельзя выпасать лошадей в открытом космосе!".
С трудом удержавшись, чтобы не заржать в голос, как спасенный от выпаса в "открытом космосе" конь, Ратников попросил себе эту рецензию на память. К его огромному удивлению, именно эти слова там и были написаны.
Но тогда все закончилось благополучно. Во всяком случае, для комитета комсомола — судьбой девицы он больше не интересовался — а вот сейчас…