Социальное общение и демократия. Ассоциации и гражданское общество в транснациональной перспективе, 1750-1914

1. Переплетения и связи. Какую пользу исследования могут извлечь из транснационального фокуса в истории общественных объединений, можно легко увидеть, если вспомнить безапелляционные высказывания традиционной историографии. За исключением США, которые бесспорно считались страной ассоциаций par excellence, и, с некоторыми нюансами, Великобритании, при аргументации, опиравшейся на сравнение, долгое время не подлежало сомнению отсутствие традиции свободных ассоциаций (а тем самым и форм «гражданского общества») в рассмотренных здесь обществах. Часто, как уже было сказано, утверждение, что Франция, немецкие государства и Россия не имели гражданского (civic) движения, было нужно для того, чтобы объяснить, почему в XX веке в континентальной Европе установились авторитарные режимы[271]. Одну из причин этого для обществ континентальной Европы, включая Францию, традиционная историография, как и Токвиль, видела в доминирующем значении государства, которое препятствовало развитию гражданского общества, – в отличие от США[272]. Например, масштабный эталонный французский труд по «Истории частной жизни» для XIX века полностью ограничивается сферой семьи, тогда как для XVIII века в нем рассматривается и социальное общение вне дома

[273]. Поиск объяснений для национал-социалистических преступлений долгое время, казалось, оправдывал тезис о немецком особом пути. Среди прочего из-за этой концепции уделялось мало внимания богатой истории немецких ассоциаций «долгого» XIX века[274]. Фриц Штерн, к примеру, говорил об эпохе Второй империи как о «гражданском безвременье» («civic non-age»). У немцев отсутствовал как вид «добровольный гражданский активизм, который привлекал их английских и американских современников. ‹…› Гражданская инициатива требует практики, а у немецкого общества она отсутствовала. Большинство немцев обращались за руководством и инициативой к государству»[275]

. Оба основополагающих обзорных труда по истории немецкого общества Томаса Ниппердея и Ханса-Ульриха Велера рассматривают ассоциации только для начала XIX века, но не для эпохи Второй империи. В соответствии с тогдашней исследовательской ситуацией затронуты только национальные союзы интересов[276]. А Джефф Эли, который способствовал пересмотру взгляда на немецкий социум как на авторитарное государство, в то же время некритически заимствовал распространенное мнение об отсутствии ассоциаций в России – в особенности по контрасту с немецким случаем. И это лишь один пример[277]. Единственная в 1990-е годы обзорная история социальной истории России Бориса Миронова обходит значение общественных объединений молчанием

[278]. Новые исследования ассоциаций, результаты которых вошли в настоящую книгу, подвергли этот взгляд ревизии отдельно для Франции, немецких государств и России[279]. Очевидна, как сформулировал Джозеф Брэдли, «смена акцентов с того, что не случилось, на то, что случилось»[280]

.

Что по-прежнему отсутствует, так это перспектива поверх национальных границ. Даже немногие по-настоящему сравнительные исследования по социальному общению зачастую не свободны от национальных шаблонов самовосприятия и восприятия Другого. Так, сравнение немецкой и английской культуры союзов приходит к ошибочному выводу о том, что ассоциации в Англии «не занимали центрального места ни в раннем рабочем движении, ни в общественной жизни в целом»[281]. Другим примером может служить попытка сравнительного обзора социального общения во Франции и Германии с 1750 по 1850 год, результатом которого для начала XIX века признается национальное различие между неформальным социальным общением во Франции и организованным в союзы (ферейны) социальным общением в немецких землях. Однако в начале XIX века в городской провинции Франции также существовали ассоциации, имевшие буржуазный характер, – и наоборот, неформальное социальное общение сохраняло свое значение и в Германии[282]. Декларировавшиеся национальные различия были на деле порождены различными историографическими традициями.