Сотворение мифа

Вместе они едут в канцелярию, где Шлёцер подписывает присяжный лист, а затем к Теплову. Их встречают со всевозможным радушием. В беседе Теплов ни словом не упоминает Ломоносова и все интриги против Шлёцера сваливает на Миллера. Посреди разговора он вдруг произносит:

— Нет, вам обоим (Шлёцеру и Миллеру) не следует быть вместе, вы должны быть порознь.

Шлёцер не знает, что решение о переводе Миллера в Москву уже принято — в первый день нового года.

Молва о неожиданной милости государыни к безвестному члену Академии распространяется по Петербургу. Шлёцер становится калифом на час. Его наперебой приглашают в дома столичных вельмож. Некий граф настолько любезен, что, если рядом никого нет, даже приобнимает его (то есть «смотрит налево и направо через мои плечи», поясняет Шлёцер). За столом, роскошным и тонким одновременно, какой Шлёцеру доведётся встречать ещё разве что в больших домах Парижа, эта важная особа заводит речь о правах императрицы на престол и множестве тайн, чрезвычайно важных, которые, по его мнению, должен знать человек, подобный Шлёцеру, имеющий доступ в архивы. Когда же Шлёцер заверяет его, что занимался только Россией, какой она была за пятьсот-семьсот лет до Екатерины, каковыми знаниями с охотою готов поделиться с его превосходительством, граф замолкает и с тех пор делает вид, что они не знакомы.

Успех Шлёцера обусловлен не одной только личной прихотью государыни. Екатерина после вступления на престол коренным образом меняет государственную политику в отношении архивов. «Она, — пишет Шлёцер, — определила понятие о государственной тайне, узаконила бесконечное различие между „изменническим выведыванием

дел государственных и учёным исследованием“, объявила свои государственные хроники общим достоянием всего учёного мира…». Шлёцер становится лишь первым живым примером этих новшеств.

7 января Тауберт вводит Шлёцера в конференцию Академии. Ни Ломоносов, ни Миллер не выказывают видимых признаков личной неприязни к новому коллеге и собрату. Вскоре судьба разлучает их навсегда. Четвёртого марта Миллер уезжает в Москву, а 4 апреля умирает Ломоносов. Тауберт становится единственным распорядителем в канцелярии.

3 мая Шлёцер получает на руки долгожданный заграничный паспорт. Наконец-то свободен! Он чувствует себя, «как пассажир, который после продолжительного, чрезвычайно несчастного путешествия достигает берега и входит в едва сносную гостиницу: в течение первых 24-х часов все перенесённые беспокойства забываются; или же путешественник даже вспоминает о них с удовольствием и гордостью, что его опытность умножилась». Ему кажется, что отныне судьба его устроена. Перед ним расстилается «бесконечное, богатое лаврами поле русской истории, при обработке которого, если бы я прожил, Бог знает, как долго, никогда не найду конца и никогда не впаду в пресыщение».

С такими мыслями Шлёцер 15 июня едет в Кронштадт в компании четырёх студентов, откомандированных за границу. На него возложена обязанность распределять их занятия и присматривать за устройством их материального быта.

Уплыть из России летом оказывается так же нелегко, как и приплыть в неё осенью. Пятого июля корабль делает первую попытку выйти в море, но лишь спустя десять дней сильный Nord позволяет начать лавирование. Весь остальной путь дует либо боковой, либо встречный ветер, несколько раз корабль попадает в шторм и под конец несколько дней проводит в открытом море, не имея возможности бросить якорь в порту Травемюнде. В итоге, путешествие, которое при благоприятных обстоятельствах занимало дней десять, растягивается почти на шесть недель.

Любек встречает Шлёцера изнуряющей жарой. Шлёцер торопится выполнить первое поручение Академии: поискать в местном архиве документы, относящиеся к торговым связям Любека со средневековым Новгородом. Однако ему приходится ждать возвращения из Голштинии пробста соборной церкви Дрейера, под чьим надзором находится архив.

Чтобы не терять зря времени, Шлёцер знакомится с городскими достопримечательностями, закупает несколько книг для академической библиотеки и поглощает газеты и журналы, чтобы восполнить пробел в знании исторической литературы, который образовался в результате четырёхлетнего отсутствия на родине.