Сотворение мифа

После недолгих сборов Шлёцер в который уже раз всходит на корабельную палубу. С собой он увозит все свои пожитки, кроме мебели. В его каюте, под подушкой, спрятано самое драгоценное имущество — две пухлые папки с выписками из летописей. «В случае кораблекрушения, это я мог спасти; а остальное утраченное можно было бы восстановить».

На судне поднимают паруса. Огромные полотнища оглушительно хлопают и округляются, наполненные ветром. Внутреннее чутьё говорит Шлёцеру, что в Петербург он больше не вернётся.

Своим путём

В 1766 году, ещё до отъезда Шлёцера в Германию, в книжную лавку при Академии поступает «Древняя Российская история» Ломоносова. Посмертное издание, плод десятилетних трудов великого учёного, становится первым печатным опытом научного изложения русской истории для широкой публики.

Исторические разыскания Ломоносова имели характер государственного заказа. Елизаветинский двор не остался равнодушен к общественному возбуждению, вызванному диспутами 1749 года о «варяжской» речи Миллера. Чтобы оградить государственный престиж от повторения подобных скандалов, решено было обзавестись историей России, написанной в патриотическом духе. Эту мысль внушил императрице Иван Иванович Шувалов, придворный фаворит и щедрый меценат. Он же указал на Ломоносова, которому покровительствовал, как на человека, более других способного исполнить задуманное с научной основательностью и писательским блеском.

В письме от 23 февраля 1754 года к Леонарду Эйлеру Ломоносов сообщает: «<…> Августейшая императрица, удостоив меня милостивейшей беседы, заявила, между прочим, что ей приятно будет, если я напишу моим слогом отечественную историю». Позднее и Шувалов подтвердит, что «<…> Е(ё). В(еличество). охотно бы желала видеть российскую историю, написанную его штилем». Это означало, что от Ломоносова ждут позитивного взгляда на историю России, в духе «Слова похвального» (1749), написанного им одновременно с Миллеровой речью.

Уже второй раз за полстолетия правительство обращалось к образованным русским умам за «Русской историей» в связи с неотложной, практической в ней потребностью.

Пожилому учёному нелегко было вступить на неведомое для него поле древней русской истории. Пройдёт много лет, прежде чем он полностью овладеет предметом. Обилие материала подавляет его силы и напоминает о краткости человеческой жизни, поэтому, когда Ломоносов, покончив с иностранными источниками, переходит к русским летописям, он решает обойтись без изнуряющих выписок в надежде уловить дух русской истории одним вдохновением. В этом смысле его подход к истории можно назвать поэтическим.

В 1760 году выходит «Краткий Российский летописец» — первый подступ к теме, своеобразный костяк русской истории с древнейших времён до Петра I включительно. Книга сразу же приобретает тысячи читателей в России и за границей (в 1765 году её издадут в Германии с предисловием Шлёцера, в 1767-м — в Англии).

Первый том «Древней Российской истории» Ломоносов завершит в 1763 году, но уже не успеет увидеть его напечатанным.

Михаил Васильевич ставил перед собой целью «открыть миру древность и славу русского народа и славные дела государей». Такова была господствующая мысль елизаветинского времени. Патриотический подъём, начавшийся в эпоху Петра I, нуждался в историческом обосновании.

Едва ли не первым в русской и зарубежной историографии Ломоносов заметил, что славяне при начале своей истории не были ни молодым, ни девственно-диким народом, вышедшим едва ли не нагишом из лесов и степей необозримой Сарматии, каким его изображали раннесредневековые авторы: «Немало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели»[146].

Вместе с тем он решительно восстал против деления народов на «более древние» и «менее древние»: «Большая одних древность не отъемлет славы у других, которых имя позже в свете распространилось… Не время, но великие дела приносят преимущество».

Пытаясь объяснить происхождение славянского этноса, Ломоносов совершал ошибки и допускал натяжки, — например, видел славян в Птолемеевых ставанах (загадочном народе Северного Причерноморья) или в роксоланах и думал, что греки заимствовали у славян слово «скифы», якобы означавшее славянскую «чудь». Впрочем, в этом он разделял общие исторические заблуждения века. Зато от него не укрылось участие славян в походах на Западную Римскую империю вместе с «готическими и другими северными народами».